Валерий Ковалев - Красный шайтан

– Было такое дело. Ниже Мухаэстати до самого моря тянулись леса и болота, где стояли две пехотные роты, охранявшие побережье от высадки турок с моря. И как-то мы со своей горы увидели два шедших к побережью корабля. Объявили тревогу, те дали пару выстрелов из орудий и скрылись в тумане. Начальство решило, будут высаживать десант и направило для усиления рот нашу команду.

Следующим утром корабли вернулись, спустили две шлюпки полные янычар в фесках, и те под прикрытием артиллерийского огня погребли к берегу. К счастью снаряды рвались в болоте, никого из наших не задело. Когда дистанция сократилась до пятисот шагов, последовала команда «взводами пли!» один за другим загремели залпы.

Часть десанта уничтожили, остальные вернулись не солоно хлебавши.

– Там еще был английский офицер, командовал янычарами, – добавил Поспелов. – Многие целили в него, да не попали. Везучий оказался каналья.

– Это да, – согласился рассказчик. – А уже зимой, в январе, русские войска взяли считавшейся неприступной крепость Цихидзири. Охотникам приказали снять часовых, что мы и сделали, перейдя ночью горную реку, ударила наша артиллерия, пехота пошла на приступ.

Вечером отряд, хоронивший убитых в братских могилах, узнал, что получена телеграмма о перемирии, состоявшемся накануне в Сан – Стефано. Приди она раньше, не погибли бы полторы тысячи храбрецов, а у турок много больше, – закончил Владимир Алексеевич.

Наступила минутная тишина, лишь потрескивал костер, затем Мишка, слушавший с открытым ртом, поинтересовался, – а отличившихся награждали?

– Само-собой. Георгиевскими крестами и медалями. С ними был занимательный случай. Прислали нам в команду несколько серебряных медалей на георгиевских лентах с надписью «за храбрость», с портретом государя. Получили их семеро лучших, радуются. А восьмой, как бишь его?

– Асланов, – подсказал Дмитрий Васильевич.

– Точно, Инал Асланов, горец и удалой джигит, обиделся. Подходит ко мне и говорит, – пачиму тэбэ дали крэст с джигитом на коне, а мэнэ миндал с царским мордам?

У костра грянул дружный смех, особенно хохотал Мишка.

Далее взрослые приняли еще по одной и Ефим, в прошлом казачий урядник* рассказал о хитром приеме шашкой, которому обучил гимназиста.

– Придумал его атаман Платов, а когда не знаю (отмахнул зудящего комара). Как кавалерия меж собой сшибается? Лава на лаву, стремительный галоп, клинки над головами. Сходятся, кружатся в карусели на стременах в рост, шашки еще выше, что б рубить с полным замахом. Ты, скажем, его по башке, а он клинок над собой, удар отбил и тоже норовит твою снесть. Не получится, начинаешь фехтовать, тут, кто кого достанет.

А вот платовский – неотразим, он на полном скаку. Летишь – и враги навстречу. Выбираешь одного, нацеливаешься, и он тебя уже приметил. Ждет, сейчас ты его с плеча рубанешь, как всех учили. Ан нет (блестит глазами Ефим), ты р-раз, шашку к стремени. Ну, думает, кердык* тебе, открылся дурень.

И в самый последний миг, когда кони сравняются, не зевай. Руку с клинком молоньей* вперед и в него р-раз! А сам впласт на гриву коня… Шашка его по воздуху – свись! Мимо. А сам он на твоем клинке по эфес и фонтан крови.

Есть и второй, говорят тоже придумал атаман, я тебя научу (подмигнул Мишке).

Выбираешь супостата и скачешь на него как обычно, заходя слева, чтобы рубить правой рукой. Тот тоже. А когда до сшибки остается саженей десять, и он свешивается набок, занося шашку, круто бери вправо, перекидывая клинок в левую. Супротивник теряется, меняет положение (рубить через голову коня несподручно), тут ты и наводишь ему решку*.

– Лихо, – блеснул газами Гиляровский. – И сколько ж ты этими ударами срубил?

– Душ семь башибузуков под Плевной* пожал вислыми плечами Ефим.

– Он у меня георгиевский кавалер, – уважительно сказал Поспелов.

Засиделись до первых звезд, а когда над рекой поплыл туман, отправились спать. Где-то в камышах звонко курлыкали лягушки.

Владимир Алексеевич, как и обещал, погостил у Поспеловых неделю. Жил он в светелке* конторы при заводе, рано вставал, обливался у колодца холодной водою, а после завтрака с Дмитрием Васильевичем и крестником, надолго уезжал в ковыльную степь, мчась наперегонки с ветром.

Там в первый же день опробовали американский подарок. Легкий, походящий на игрушку винчестер бил на триста шагов кучно и точно. Причем лицеист отстрелялся лучше взрослых, сделав всего один промах.

– Да Михаил, – взъерошил ему рыжие вихры крестный. – Если тебе кем и быть, то только военным. Несколько раз они охотились на стрепетов, вылетавших из-под лошадиных копыт, запекая их на костре в тенистых балках, а еще лежа на курганах, любовались степью, над которой плыли легкие облака.

– Сколько же она повидала народов – славян, гуннов, половцев и хазар, а какие тут были сечи, – восхищался репортер. А однажды, глядя в небо, продекламировал стихи Лермонтова

Тучки небесные, вечные странники!

Степью лазурною, цепью жемчужною

Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники

С милого севера в сторону южную.

Кто же вас гонит: судьбы ли решение?

Зависть ли тайная? злоба ль открытая?

Или на вас тяготит преступление?

Или друзей клевета ядовитая?

Нет, вам наскучили нивы бесплодные…

Чужды вам страсти и чужды страдания;

Вечно холодные, вечно свободные,

Нет у вас родины, нет вам изгнания.

В школьной программе их не было, Мишка с удовольствием слушал. А отец, когда отзвучала последняя строка, посасывая трубку, сказал, – великий был поэт. И удалец, каких мало.

Домой возвращались на розовом закате, просветленные и голодные, передав конюхам лошадей, шли купаться на речку, потом ужинали на террасе и вели долги беседы о старине, вспоминали былые походы и друзей. Последний вечер провели в имении, где пили шампанское, а Лидия Петровна музицировала на фортепиано, затем гость распрощался и Поспелов старший вместе с сыном, проводили его в коляске на вокзал губернского Орла.

– Ну, счастливо оставаться, – облобызал их на прощание репортер.

– Приезжай, Володя, всегда будем рады, – повлажнел глазами отставной майор, а Мишка добавил, – особенно я, дядя Гиляй.

Затем гость с баулом в руках поднялся в синий вагон-микст*, трижды брякнул станционный колокол, по составу прошел лязг сцепок, все, убыстряясь и набирая ход, завращались колеса.

Когда отец с сыном вернулись домой, в высоком лиловом небе мерцали звезды, в спящем парке за домом звонко цокал соловей. Передав коляску кучеру, оба поднялись по ступеням в дом и, пожелав друг другу покойной ночи, разошлись по комнатам. Мишкина была наверху, в мезонине. Войдя внутрь, он зажег настольную лампу, прибавив света, открыл балконную дверь. Из парка потянуло свежестью и запахом ночной фиалки.