Наталья Барикова - Без права на эмоции

− Все у тебя будет,− тихо проговорил тогда он мне, целуя в макушку. – Вот увидишь. Когда-то ты так же выйдешь на этот балкон. Смотря на солнце, ты подставишь лицо под его теплые лучи и улыбнешься от счастья, которое будет переполнять тебя, поскольку ты будешь знать, что в тебе зарождается такая долгожданная жизнь. Все у тебя будет, стоит только подождать.

Он уже тогда не говорил «у нас», а произносил «у тебя», предчувствуя нехорошее. А я, как сейчас помню, заерзала недовольно и когда он поставил меня на пол обхватила его руками. Укутав Димку своим одеялом и уткнувшись носом в его щеку, сказала:

− У нас будет. Не у меня. У нас.

Димка рассмеялся в ответ и закинув меня на плечо отнес в кровать, где мы провели в сладком забвении еще пару часов. Затем я уснула у него на плече, всеми фибрами души ощущая, насколько я счастлива рядом с этим мужчиной, с которым нас связывало нечто большее, чем просто штамп в паспорте и любовь. У нас с ним была не любовь, нет! Это было единение души и тела, это было такое прекрасное что-то, чему я и слова подобрать не могла ни тогда, ни сейчас. Затем настало утро и я, проснувшись тогда, удивленно увидела, что Димки ни в постели нет, ни в квартире. Наспех накинув халат, я настороженно обошла нашу огромную квартиру, которую подарил нам мой отец, и уже на кухне, когда села пить чай, увидела письмо, лежащее на столе. Недоумевая я открыла конверт и когда начала читать, то меня начала колотить едва ощутимая дрожь. Даже сейчас, спустя столько времени, я закрывала глаза и помнила каждую строчку, написанную мне моим мужем.

«Дорогая моя и горячо любимая Оленька. Прости, что не попрощался с тобой. Но я знал, что для тебя мгновение расставания будет слишком тяжелым. Не держи на меня зла. Я просто не мог ходить по блестящему паркету, зная, что большую пользу принесу там, на фронте, в качестве агента разведки. Твой отец поддержал меня, хоть ему это было и нелегко, зная, насколько тяжело ты будешь переносить расставание со мной. Другой кандидатуры на выполнение этого задания не было, и твой отец вынужден был подписать мое назначение. Все нюансы моего задания расскажет тебе твой отец. Я лично просил его, чтобы ты была в курсе проводимой мной операции, ведь знаю, что, если он тебя не будет оповещать обо всем, ты начнешь узнавать все сама, моя хитрая и неугомонная лиса. Будь сильной. Не сердись на отца. Жди меня. И если будет судьбе так угодно, я вернусь, и мы вместе с тобой поедем в наше любимое место на берегу Черного моря. И в день победы над Германией откупорим там бутылку твоего любимого шампанского. Выпив по бокалу сядем на берегу и в лучах заходящего солнца напишем на обрывке бумаги пожелание будущим поколениям, положим его в бутылку и опустим в синюю гладь воды, как тогда, в день нашей первой встречи в лагере, где мы с тобой были вожатыми. Люблю. Целую. Твой Димка».

Сказать, что я была в шоке в тот момент, это ничего не сказать. Я просто взвыла, сметая все со стола. Тяжелая хрустальная ваза упала на паркет, издавая печальный громкий звон и разбилась на миллион кусочков так же, как и разбилась в тот момент моя жизнь. Ведь не суждено было сбыться тому, о чем писал мне в письме Димка. Спустя два месяца, во время которых я упивалась информацией, передаваемой от агентов, с которыми поддерживал связь мой муж, я узнала, что беременна. Радость от осознания того, что у нас будет ребенок с Димкой, едва перекрывала мою печаль от расставания с ним. Отец отстранил меня от работы, поскольку беременность проходила очень тяжело, хоть и срок был небольшой. Всю информацию о Димкиной операции я получала исключительно от него. Однажды, когда я прогуливалась по набережной Москвы-реки, навстречу мне шли девчонки-напарницы, с которыми я работала, Лена и Валя. Они, увидев меня, зашептались и неуверенно направились в мою сторону.

− Ольга Александровна, как вы? – печально спросила тогда у меня Лена, и словно утешая потрепала меня по плечу.

− Я? Прекрасно! Вот, растем, − улыбаясь проговорила я и погладила уже округлившийся живот.

− Это хорошо, что вы не унываете. Это правильно! Ведь жизнь продолжается, Оленька У вас ребеночек будет. Это главное! – печально улыбнувшись сказала Валентина и отвела взгляд.

В тот момент у меня мурашки по коже пробежали в предчувствии беды, которая, словно темная, бушующая волна поднималась внутри.

− Вы о чем? Почему я должна унывать? – спросила я и присела на стоящую рядом скамью.

− Извините, мы пойдем, − пробормотали девушки и хотели было уже уходить, но я их остановила.

− Если вы мне сейчас ничего не скажете, я завтра же попрошу отца уволить вас! Вы меня слышите? Вы меня знаете! – как можно более строго проговорила я девушкам.

Подружки, зная мой капризный характер и то, как отец выполнял любую мою прихоть, переглянувшись остановились в нерешительности.

− Ну? – спросила я, едва сдерживая злость.

− Ольга Александровна. Мы не знаем всех подробностей. Но пару недель назад пришла радиограмма о том, что группа вашего мужа раскрыта. Их всех расстреляли по приказу фон Герцена в Кракове. Пашка только чудом выжил. Он тогда у партизан был, ждал, пока ребята задание выполнят, − тихо проговорила Валя и со слезами на глазах добавила, − мы думали, вы знаете. Извините.

Я как в тумане дослушивала речь девушки. Встав со скамьи, я приложила ладонь к своему животу и почувствовала резкую боль.

− Что с вами? Вам плохо? – испуганно проговорила Лена, подхватывая меня в тот момент, когда я начала оседать на землю.

− Скорую, срочно, − только и успела сказать я, и нестерпимая боль опрокинула меня в небытие.

Очнулась я в больничной палате. Подле меня сидели отец и доктор. Переведя взгляд на свой живот, я в ужасе поняла, что ребенка потеряла так же, как и потеряла Димку. С того самого момента и начался в моей жизни нескончаемый кошмар каждодневных восходов и закатов. Я была жива, но жизнью это не было. Я каждый день заходилась в истериках, навеянных мучительным осознанием того, что и меня, так далеко находившуюся от фронта, в самой Москве, эта проклятая война достала своими холодными, мерзкими лапами. Я потеряла мужа, потеряла ребенка и просто начала терять от этого рассудок. Мой отец делал все, дабы привести меня в чувство, но ничто не помогало. В один из таких дней, наполненных отчаянием, отец едва успел предотвратить непоправимое. Придя домой раньше обычного, он застал меня глотающей таблетки и срочно вызвал скорую. В больнице я проходила терапию, пытаясь заново начать жить. Один из моих бесчисленных докторов как-то сказал, видя мою непрошибаемую стену из боли и отчаяния:

− Вы, Ольга Александровна, потеряли ребенка, потеряли мужа. Вам больно, страшно и обидно от того, что вы не понимаете, как дальше будете жить. Но вы задумайтесь о том, что тысячи и тысячи женщин там, где идет война, где немцы ходят под окнами и нет гарантии, что в какую-то минуту тебя, твоего ребенка, или твоего мужа не убьют, где они теряют тех, кто дорог, они живут так же, как и вы. С той же болью, с той же горечью от утраты, с той же ненавистью. И не все они накладывают на себя руки. Многие из них пытаются принести пользу стране. Зачем погибать так пусто и бестолково? Зачем губить свою жизнь, если она так нужна родине в это кровавое время? Вы не задумывались о своем отце, который каждый день исполняет свой долг и при этом еще переживает ужасное беспокойство о своей дочери? Каково ему каждый день просыпаться и с ужасом молить бога, вы уж извините меня за эти слова, о том, чтобы его дочь осталась жива? Вы мать, вы сами потеряли ребенка, даже ни раз не увидев его. Вы понимаете, что я хочу вам сказать? Пожалейте своего отца, если уж не жалеете себя и принесите пользу стране вместо того, чтобы лежать и мечтать о том, чтобы смерть пришла раньше, чем ей положено! – закончил он такими словами свою речь, строго отчитав меня.