Вячеслав Тебенко - На своей стороне

В полдесятого утра должно было состояться заседание Военной коллегии Верховного Суда СССР. Дело Смолина рассматривала «тройка», председательствовал Плавнек Леонард Янович 6 6 Плавнек Леонард Янович, родился в 1893 г., латыш, корвоенюрист, член ВКП(б) с 1918 г., в 1919 – 1921 гг. – председатель военного трибунала 6-й армии , 1-й Конной армии , в 1922 – 1935 гг. – председатель военного трибунала Северо-Кавказского военного округа, в 1935 – 1937 гг. – председатель военного трибунала Московского военного округа. .

Они узнали друг друга. В начале тридцатых Смолин служил на Кавказе, командовал Кавказской армией, а Плавнек в то время был председателем военного трибунала Северо-Кавказского военного округа. Теперь вот измученный Смолин предстал перед судом. Не думал он, что один будет выносить приговор другому.

– Гражданин Смолин, признаете свое участие в антисоветской деятельности и сотрудничестве с иностранными разведками?

– Нет, не признаю, – тихо ответил командир.

– Есть свидетельские показания и улики, – сказал председатель.

– У вас в квартире нашли немецкие марки, пистолет системы «вальтер», – продолжил член «тройки».

– Это ваше? Откуда?

– Не мое, уже сто раз говорил.

– А чье?

– Значит, подкинули! На кой мне этот «вальтер», оружие у меня и свое есть.

– Свидетельские показания! Курсант Дьяконов пишет, что неоднократно слышал от вас антисоветские высказывания на лекциях в Военно-инженерной академии.

– В академии мои лекции посещали сотни курсантов. Один Дьяконов слышал? – едва усмехнувшись, спросил Смолин.

Плавнек колебался, хотя это был далеко не первый его обвинительный приговор. Смолина должны расстрелять. Следствие признательных показаний из него не выбило. Однако отсутствие показаний еще не говорит в пользу подсудимого. Да какой уже Смолин подсудимый, он обреченный: «Если не мы, то Ульрих разберется по-своему».

Надо было бы Смолина оправдать, но ему давно дали указание сверху. Очередная «вышка». Плавнек посмотрел на подсудимого – сотая доля секунды… Леонард отвел взгляд. Смотреть в глаза человеку, которого он должен был незаслуженно приговорить к смерти, человеку, с которым еще каких-то четыре года назад вместе ужинал в Кисловодске, было невыносимо.

«Или оправдать, а там будь что будет… Лечь в больницу, уехать по семейным обстоятельствам», – терзался сомнениями Леонард Янович, но ему не хотелось через время самому стоять перед «двойкой» или «тройкой», доказывая очевидные вещи.

Смолин вины своей не признавал, обвинения считал вымыслом. Собственно ничего особо ему предъявить и не смогли. Немецкий пистолет, бумаги, показания свидетелей, которых, может, никогда и не было – сплошной фарс, местами комичный, но речь шла о жизни, вернее, сейчас уже о смерти. «Суд» длился минут пятнадцать, но Ивану Ивановичу казалось, что несколько часов.

«Суд удаляется на совещание!» – этим закончилась вся дискуссия по уликам и свидетелям.

Прошло минут двадцать. Плавнек почему-то тянул время. Приговор оглашали недолго.

– … За антисоветскую и контрреволюционную деятельность приговорить Смолина Ивана Ивановича к высшей мере наказания… Приговор привести в исполнение 20 сентября 1937 года…

Плавнек подписывал текст заранее известного приговора. Оправдывать подобных заключенных мог только товарищ Сталин. Списки осужденных к высшей мере, к заключению в лагерях составлены и утверждены заранее. Только вот подписать приговор должен был он, корвоенюрист, Плавнек Леонард Янович, а ни кто другой. И как человек закона он ясно представлял, что по совести и по праву за этот «приговор» отвечает лично, не меньше, а может и больше, чем товарищ Сталин.

Смолина увели. Жить ему оставалось меньше двух часов.

Молодой конвойный невзначай шепнул: «Это конец! Все!»

Иван Иванович остался в маленькой комнате в томительном ожидании. Он думал об отце, матери, семье. Несколько раз помолился, вспомнил товарищей, с которыми служил и воевал. В памяти всплыл эпизод, как этой зимой, в феврале, они случайно пересеклись в коридорах штаба РККА в Ленинграде с Эйнари Хейкконеном. Вспоминали Карельский фронт и товарищей. Речь зашла о репрессиях. И хотя делиться этим было не принято, да и очень опасно, Смолин почему-то верил, что Эйнари настоящий офицер и командир.

Тогда он сказал: «Процесс идет не туда, как бы нас не вышвырнули из армии к едрене фене».

На что Эйнари ответил: «Может, чего и похуже будет».

Через час Смолина вели по коридорам. Во внутреннем дворике суда маленький человек в кожаной кепке с неприятным взглядом зачитал смертный приговор. Для человека в кепке дело привычное – расстреливал он не первый раз, никаких мук совести. Партия сказала: «Надо!»

«Все эти вредители, антисоветчики, враги народа. Да без суда и следствия сразу к стенке! Еще возиться с ними», – рассуждал маленький человек.

В принципе, он был близок к истине – без суда и следствия…

– Лицом к стене! – приказал он Смолину, – я сказал, лицом к стене!

Но Иван Иванович, широко раскрыв глаза, не поворачивался к стенке. Он смотрел на палача. Маленький человек, подобно зверю, не смог выдержать этого взгляда.

– Ладно, как знаешь!

В понедельник 20 сентября 1937 года во дворе здания Военной коллегии Верховного Суда СССР был расстрелян Смолин Иван Иванович. Примерно в это время Эйнари Хейкконен вместе с женой и сыном, пробираясь сквозь леса и болота, пересекал государственную границу СССР и Финляндии.

Подписавшего приговор гражданина Плавнека арестовали через полтора месяца – 10 ноября 1937 года. Летом следующего года, 7 июня, по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР его признали виновным в соучастии в контрреволюционном военном заговоре и принадлежности к антисоветской латышской националистической организации, приговорив «к высшей мере социальной защиты» – расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день в Москве.

Эйнари заметно устал, не говоря о Костике и Анне. По подсчетам, они находились уже в Финляндии. Но государственная граница только на карте идет четкой красной линией – в лесах и сопках никакие линии не нарисованы.

Хорошо, что удалось избежать встречи с пограничным нарядом. Вторая Ребольская пограничная комендатура имела в своем составе несколько линейных и резервных застав, на заставе – человек двадцать-тридцать личного состава. Протяженность границы колоссальная, поэтому Эйнари не понадобилось ни труда, ни везения, чтобы не столкнуться с пограничниками.

Однако карельские леса в конце сентября не располагали к таким вот «прогулкам». На вторые сутки хождений с компасом и картой семья наконец-то вышла к лесной дороге. Дорога рано или поздно должна была вывести их к какому-нибудь населенному пункту, да и идти по дороге, пусть даже по плохой, все-таки лучше, чем через лес. Еды оставалось немного.