Павел Федоров - Последний бой

Я объяснил...

Майор Терешкин позвал коменданта и приказал привести для меня коня.

Это был не конь, а кобыленка гнедой масти, на редкость маленького росточка, которую было чуть видно под старым драгунским седлом. Сам я не ахти какой великан, но ноги мои в стременах вполне могли сшибать верхушки придорожных трав.

— Со всей душой дал бы другого, но нет. Все кони при деле. Доедешь, не в атаку скакать. Ехать до Железенки всего один переход. Брод через Проню мелкий. Приедешь, оставишь эту красотку при штабе. И не гляди, что она замухрышка,— еще какая бойкая!

Начштаба оказался прав. Кобылка по кличке Пчелка (и в самом деле похожа на косматую пчелку с шелковистой, бархатной шерстью) оказалась боевитой, шустрой. И если бы не те курьезы, которые происходили с ней во время ночного похода, мне бы не пришло в голову сравнивать себя с Дон-Кихотом, восседающим на своем любимом Росинанте...

До Железенки, где дислоцировался штаб и госпиталь особого партизанского полка, переход занимал менее суток. Но на пути нам предстояло преодолеть последнюю опасную зону — железную дорогу Кричев — Могилев и форсировать вброд реку Проню. Насколько этот переход был опасным, можно судить по тому, как к нему готовились. Кроме гришинцев, группы капитана Назарова и кочубеевцев под командованием Солдатова подошли партизаны из отряда Демидова — почти целая рота. Помимо этих сил командир 5-го батальона Иван Матяш выделил роту сопровождения, усиленную станковыми и ручными пулеметами для обеспечения прикрытия с флангов.

Все было заранее рассчитано, разумно и дельно продумано самим командиром полка Гришиным во избежание напрасных потерь: возвращающиеся с заданий подразделения партизан из разных отрядов и соединений скапливались в Кротках и вместе проходили опасную зону. Таким образом, потери были всегда малые, а иногда и вовсе их не было.

На этот раз из Кроток вышла колонна свыше двухсот человек. Среди этой пестро одетой массы людей оказалось двое конных — командир сопровождающей роты, старший лейтенант на крупном коне чалой масти и я на Пчелке, в обрезанной шинели и в своей коричневой шляпе.

Увлеченный подготовкой к предстоящему походу, я не заметил, как партизаны, которые, как известно, любят крепкое словцо, начали подшучивать над моей бархатной Пчелкой.

— Это еще что за Пьер Безухов на каблук давит? — бросил кто-то из колонны веселую фразу. А дальше уже пошло-поехало...

— Ну и качает граф! Го-го-го!

— А коняка! Коняка! Где ты раздобыл такое сокровище?

— Ты, шляпа, из какой мэрии?

Какой-то чудак незаметно стегнул Пчелку хворостинкой. Пчелка — в порядке самозащиты — вскинула задом и влепила обидчику копытом.

В мой адрес полетели разные весомые слова. Особенно прохаживались насчет шляпы, но больше всего, пожалуй, доставалось кобыленке, которая, не желая давать себя в обиду, даже пустила в ход свои молодые, острые зубы.

— Кусается, чертовка, надо же!

— Слушай, Пьер Безухов, откуда такого мустанга припер?

— Да ты что, граф, поводья держать не можешь?

Я не обижался на шутки. Облик мой и в самом деле был комичен...

Переход через железнодорожную магистраль Кричев — Могилев прошел благополучно, если не считать короткой пятиминутной перестрелки на флангах. Поскольку мне было дозволено ехать по обочине, на переезде бойцы пропустили «графа» вперед, и моя Пчелка легко перемахнула через сваленный пестрый шлагбаум.

Часам к двенадцати ребята перешли вброд, а я переехал мелководную Проню в районе деревни Красная слобода, откуда начинался партизанский край. Давно я ждал этой минуты. Опустив поводья, расслабился, позволяя Пчелке щипать придорожную лошадиную кислятку.

По обеим берегам реки Прони выстроились старые, мощные дубы, освещенные полуденным солнцем.

Усталые люди медленно, вразвалочку шли полем. Я подъехал к капитану Назарову и спросил, сколько нам еще осталось идти.

— Немного. Скоро будет село Лесное, сделаем привал и расстанемся,— сказал Назаров.

— Расстанемся? — Я сжился с капитаном и не хотел покидать его.

— Да. Я в свой батальон, вы к начальнику штаба. Лариону Узлову. Это участник финской войны. Орденоносец.

— Говорят, очень толковый?

— Человек — и этим все сказано.— Капитан помолчал, взглянув на меня, продолжал задумчиво:— Есть такое выражение — цельный. Я так понимаю: сделан из твердой породы. Узлов прежде всего личность крупная. Таковы и Сергей Гришин, и комиссар полка Иван Арсентьевич Стрелков. За ними мы смело идем в бой...

С трепетом я ждал встречи с гришинцами, слава которых опережала их самих.

В Лесной пообедали вместе. Вкусен был наваристый партизанский борщ. Преисполненный чувства благодарности, я пожал капитану Назарову руку.

Штаб особого партизанского полка — вернее, начальник штаба — располагался в маленькой лесной избушке. Место это, где на отшибе стояли два или три дома, называлось Кошели.

К избенке «на курьих ножках» меня привел лейтенант Головачев. Пока я привязывал Пчелку, Головачев скрылся за дверью. К моему удивлению, пробыл он там совсем недолго. Выйдя, сказал:

— Идите к начальнику штаба.

Мне и в голову не пришло, что в этой развалюхе мог находиться начальник штаба такого знаменитого полка, и тут же по достоинству оценил маскировку.

— Если будет расспрашивать о том печальном событии в Глинье, расскажите все, как было,— предупредил меня Головачев.

— А разве ты не докладывал?

— Кратко. Подробно доложу комбату Москвину. Напишу объяснение. У нас принято говорить начистоту.

— Я думаю...

— Не обижайтесь, старший лейтенант, не поминайте лихом. Мне и без того ой как лихо!..

Мы попрощались. Жаль было лейтенанта, но еще больше — погибших товарищей.

По рассказам капитана Назарова и Александра Бикбаева я предполагал увидеть богатырскую личность — этакого партизанского вожака, в потертых, видавших виды полевых ремнях, увешанного трофейными пистолетами, а в маленькой, с одним окном комнатке, за кухонным столом сидел обыкновенный человек в защитной хлопчатобумажной гимнастерке, без всяких знаков различия, подпоясанный командирским ремнем. Простое, крестьянское, чуть продолговатое лицо со вздернутым носом, со спокойными глазами.

Я поздоровался, назвал последнюю должность и звание.

— Узлов,— ответил он и подал руку.— Садитесь, отдыхайте с дороги.

Я присел и начал свой рассказ, стараясь говорить как можно короче.

Он слушал меня терпеливо, внимательно, не перебивая ни одним словом. Своим спокойствием, скупыми жестами он напомнил мне полковника Бориса Ефимовича Жмурова.

— Крепко вам досталось, крепко,— проговорил Узлов, после того как я закончил свой беглый рассказ. И я с радостью почувствовал, как установилась внутренняя связь между ним и мною.