Алексей Бережков - Мой немой Афган

Приехав в полк, доложил командиру о разговоре и написал очередной рапорт. В середине ноября из Герата вышла по замене моя рота. Многие разъехались по домам, но трое солдат приехали к нам в полк. Встреча была очень трогательной, ребята никак не могли поверить, что они уже в Союзе и война для них закончилась. Проговорили в моей канцелярии с вечера и до утра следующего дня, и я проводил их на вокзал. Ночной разговор был обо всем – они рассказывали, что видели и чувствовали за почти год войны. Я отметил про себя, что они очень повзрослели, и не на календарный год, а на часть жизни. Из их рассказов про войну я понял, что это был взгляд солдат, достаточно субъективный, как у акына: «что вижу, то и пою». Глубокого анализа обстановки они и не могли дать в силу своей малой информированности и выполнения сугубо узких боевых задач. Но главное, повторяю, самое главное, что все вернулись живыми, хотя ранения и контузии у некоторых были.

В январе 1981 года мне сообщили, что мой рапорт удовлетворен и я включен в списки для службы в ДРА.

Весна прошла на одном дыхании: отпуск, сдал роту, обмыл с сослуживцами отъезд, обговорил все вопросы с женой. Накануне, как по заказу, бывший сержант роты прислал из Темрюка пол-литровую банку черной икры и балык, что называется, оказал ротному уважение. Я купил хороший кизлярский коньяк, и мы, уложив полуторагодовалую любимую доченьку спать, полночи обсуждали дальнейшую семейную несовместную жизнь. Всех подробностей того разговора уже не помню, но вопроса, как семье жить при возможной потере кормильца, мне пришлось коснуться.

Запомнилась суета со сбором чемодана, в списке обязательных вещей было очень много совершенно ненужных, как потом оказалось, образцов военной формы, например, весь комплект парадной формы, в том числе парадная шинель. Тот, кто составлял этот перечень в вышестоящем штабе, наверное, решил перестраховаться, ему же эти чемоданы не таскать по ТуркВО и ДРА. А брать на себя инициативу и спрашивать у начальников – себе дороже, инициатива в армии наказуема. Забегая вперед, скажу: ничего мне из этого чемодана не понадобилось, кроме полевой формы в первые три дня.

Может быть, для кого-то это и мелочь, но за год войны в верхних штабах не могли проанализировать, что нужно офицеру для службы в Афганистане, чтобы самые необходимые вещи, такие как кроссовки или кеды, носки, трусы и тельняшки, ботинки с высокими берцами, спортивная одежда, детский крем, можно было подобрать в Союзе, по размеру, а не искать и покупать в Афгане на складах у прапорщиков и в дуканах, куда они же ее и продавали. Обувь больше 43-го размера была вообще большой редкостью и самого плохого качества, ноги офицеры и прапорщики портили и сбивали, нарабатывая «шишки» за первый же месяц. Ну а парадная форма, которая была обязательной для каждого офицера и прапорщика в Союзе и надевалась для представления в ней всем начальникам, в Афганистане была бесполезна или просто неуместна в боевой обстановке. Правда, когда спросили одного из начальников, зачем же тогда она там нужна и нельзя ли ее отменить, он, «подумав», резонно ответил, что отменить нельзя, так как, может, представляться в Афгане в парадной форме действительно неуместно, но хоронить погибших надо именно в ней, чтобы герой выглядел торжественно. Этой глупости возразить нечего, он просто не знал, как это делалось в действительности. Но об этом я расскажу позже.

Весной 1981 года шла масштабная ротация – заменялись первые вошедшие в ДРА. Из гарнизона нас было три офицера. Мы уезжали в Ростов-на-Дону на автобусе с автовокзала. Пришли проводить родственники, было немало народу, кто-то плакал, окружающие удивлялись и интересовались, кого провожают. Но Афганистан к этому времени еще не вошел в жизнь страны как район боевых действий, и «груз 200» был, к счастью, редким. Утром следующего дня добрались до штаба СКВО, из округа же собралось офицеров человек 12–15, с нами провели недолгую напутственную беседу и отвезли в аэропорт на самолет до Ташкента. В Ташкенте к вечеру уже были на пересыльном пункте, куда нас, встретив в аэропорту, перевезли на автобусе представители штаба ТуркВО. На пересылке оформили прибытие, поставили в очередь на рейс в Кабул и сделали по четыре укола в каждое плечо и под лопатки – прививки от чего-то. Все это было очень быстро, потоком.

Мы устроились в одном из двух одноэтажных бараков, где стояли солдатские двухъярусные железные койки. Были ватные матрацы и такие же ватные подушки, постельное белье, естественно, не предусматривалось.

Все было организовано так, чтобы принять, оформить и в течение 12–14 часов, посадив на борт, отправить в Кабул. Но, как известно, жизнь очень часто вносит свои коррективы. Рейсы были не каждый день, по разным причинам, в основном погодным. Как говорили в Кабуле, ветер афганец, и это, как правило, на два-три дня. Организацию питания я тоже не помню, питались кто как мог и хотел, магазины были недалеко. Уверен, все, как и я, на недостатки бытовых условий не обращали внимания, была одна цель – Афган и мечта как можно быстрее, получив назначение в Кабуле, попасть в свою часть. Хотя был вечер, но жара в Ташкенте еще стояла, и с непривычки было душно и потливо. На пересылке кроме нас, сменщиков, которых набралось не меньше сотни, были и те офицеры и прапорщики, которые служили в Афганистане и возвращались в свои части после ранений или болезни (гепатит, малярия, лихорадка или брюшной тиф). В пяти-шести местах в казарме возникли группы: пьющие, закусывавшие и внимательно слушавшие рассказы о жизни и ужасах Афганистана. Рассказы были очень красочными, в зависимости от количества выпитого. Все воспринимали по виду серьезно, сочувственно, но верили мало, слишком ужасно и неправдоподобно было услышанное. Я и представить себе не мог, что еще в конце мая столкнусь с явью, намного превосходившей все рассказы на пересылке.

Наутро был самолет, десантный Ил-76. Посадили всех, кто мог передвигаться своими ногами, но двух-трех с рейса сняли, так как их пьяное состояние не позволяло им принимать участие в выполнении интернационального долга. Взлет, минут двадцать-тридцать полета, и по внутреннему бортовому радио командир корабля объявил: «Мы пересекаем воздушную границу Советского Союза и Демократической Республики Афганистан». Начался мой Афган.

Самолет летел на высоте 7000–8000 метров, внизу, все в снегах, были горы Гиндукуша. Горы я полюбил еще служа на Северном Кавказе, у нас и направленность боевой подготовки была горная: стреляли и водили боевые машины на горном полигоне. Но наши горы были красивого серо-медного цвета, и только вдали в хорошую погоду была видна снежная шапка Казбека. А здесь, внизу, под крылом самолета, были величавые и чужие снежные вершины.