Сергей Смирнов - Дальневосточный тупик: русская военная эмиграция в Китае (1920 – конец 1940-ых годов)

Осознанность выбора военной профессии (кадровые военные) оказывала большое влияние на формирование и поддержание особой идентичности на индивидуальном уровне. Как правило, именно кадровые офицеры формировали костяк многих организаций военных эмигрантов. Корпоративная идентичность в среде «офицеров военных лет» была выражена значительно слабее и быстрее разрушалась. Особый слой среди офицеров-эмигрантов, имевший свою идентификационную специфику, составляли офицеры-казаки, впрочем, слой также не единый, поскольку большую роль в данном случае играла войсковая принадлежность казака. Наиболее массово в Китае были представлены казаки Забайкальского и Оренбургского казачьих войск, помимо этого здесь находились казаки Сибирского, Иркутского, Енисейского, Уральского, Семиреченского, Амурского, Уссурийского, а также отдельные представители Донского, Кубанского и Терского казачьих войск. Другой особый, в значительной мере консолидированный слой среди эмигрантского офицерства составляли офицеры военно-морского флота. Эта группа численно была сравнительно небольшой и размещалась главным образом в Шанхае и Харбине [146].

Важным фактором, обуславливавшим внутреннюю неоднородность военной эмиграции, являлась т. н. «партийная» (групповая) принадлежность, сформировавшаяся в среде военнослужащих (не только офицеров) в годы Гражданской войны. Наиболее крупными «партиями», отношения между которыми были откровенно враждебными, являлись «каппелевцы» и «семеновцы» [147]. Существовали и другие «атаманские партии» – «анненковцы» (наиболее консолидированные), «дутовцы», «глебовцы», «калмыковцы». В некоторых случаях «партийная» принадлежность оказывала влияние на формирование организаций военных эмигрантов.

Собственно политическая принадлежность в среде военных эмигрантов, в массе своей далеких от политики, была выражена очень слабо. Основную часть бывших военных можно было бы причислить к стихийным монархистам. В то же время в офицерской среде встречались сторонники конституционных демократов, левых (в частности, эсеров), сибирских областников.

По этнической принадлежности подавляющее большинство военнослужащих (особенно офицеров) являлись русскими. Кроме того, среди военных были украинцы, татары и башкиры (тюрко-татары), грузины, буряты [148]. Известно, что в конце 1920 года в составе белых войск, отступивших в Маньчжурию из Забайкалья, находилось до двух тысяч башкир. В феврале 1921 г. десять офицеров из башкир и татар, в том числе полковник (позднее генерал-майор) Султан-Гирей Бикмеев и капитан Галимьян Таган, выехали в Токио [Юнусова, 2001, с. 89, 90]. Еще одним представителем татар являлся поручик И.А. Мамлеев, проживавший с 1927 г. в Шанхае. Мамлеев, являясь сотрудником газеты «Слово», возглавлял национально-духовную общину тюрко-татар Шанхая (1928–1933) [Шаронова, 2015, с. 164].

Часть бурятов, служивших в войсках атамана Семенова, ушли на территорию Барги (западная часть провинции Хэйлунцзян), где расселились в основном в Шэнэхэнском хошуне Хулун-Буирского округа. Наиболее важную роль в местной бурятской среде играли отдельные семеновские офицеры. Особенно Уржин Гармаев, служивший в годы Гражданской войны в 1-м Бурятско-Монгольском полку и штабе Отдельной кавалерийской дивизии им. генерала Крымова. Будучи человеком, имевшим хорошее образование (окончил Читинское городское училище и сдал экстерном экзамен на звание народного учителя) и большой авторитет среди земляков, Гармаев в 1927 г. стал выборным правителем (угурдой) Шэнэхэнского хошуна [Базаров, 2001].

Большая разнородность военной эмиграции, отсутствие единого консолидирующего центра, а также «груз прошлого» – стремление отыскать виновного в неудачах Белого движения, создавали условия для внутренней борьбы в среде бывших военных. Противоречия существовали не только между т. н. «партийными» группировками, но и между старшим и младшим офицерством [149], казаками и не-казаками, представителями различных казачьих войск. Забегая вперед, нужно отметить, что все попытки преодолеть внутреннюю разобщенность и объединить военную эмиграцию окажутся не вполне удачными.

Одной из важнейших проблем, с которой сталкивается эмигрант, оказавшийся в новой для него социально-культурной среде, является проблема социальной адаптации. Значительная часть русских военных, эвакуированных на территорию Китая, не хотели оставаться в этой стране (особенно в долгосрочной перспективе), поэтому предпочли репатриацию и реэмиграцию в другие страны. При этом необходимо учитывать, что далеко не все, кто желал возвратиться на родину или выехать за пределы Китая, могли себе это позволить. Репатриация была закрыта для офицеров, отъезд за границу связан с большими финансовыми затратами и т. п.

Огромную роль в процессе адаптации играли существовавшие ресурсы, как индивидуальные, так и групповые (не только наличие денежных средств и имущества, но и связей, кооперации внутри эмигрантского сообщества, устойчивого социально-правового статуса, помощи со стороны принимающего государства и общественных структур), а также личностные и групповые установки. Одной из доминантных групповых установок в среде бывших военнослужащих Белой армии являлось неприятие советской власти и стремление продолжить борьбу с нею, что шло вразрез с основной доминантой процесса социальной адаптации, ориентированной, как показывают наши изыскания, на включение индивида в экономические сферы региона проживания, дополнявшееся достижением устойчивого правового статуса и отказом от участия в «политике» [Подробнее см.: Смирнов С., 2007]. Поэтому политическая активность эмигранта выступала скорее дезадаптационной стратегией. Что касается личных установок, то их существовало множество.

Чтобы разобраться с тем, что определяло выбор человека в пользу адаптации или отказа от нее, а также тип социального поведения, мы с известной долей условности выделили несколько основных типов военных эмигрантов, взяв в качестве основных характеристик социально-психологическое состояние и отношение к советской власти. Выделенных типов оказалось пять: «люди войны»; активные антибольшевики; пассивные антибольшевики; «перерожденцы» и «шкурники».

К первому типу относились не только и даже не столько люди, ничего не знавшие кроме войны, ушедшие на фронты еще Первой мировой буквально со школьной скамьи, сколько жившие атмосферой и состоянием войны, получая от этого психологические и материальные дивиденды. Чаще всего «люди войны» были чужды дисциплине и даже понятию «чести и долга» в традиционном значении, характерном, например, для кадрового офицерства. Такие люди не лезли в политику, хотя зачастую с ненавистью относились к большевикам. В массе своей это были молодые военные (20–30 лет), не имевшие семей и часто гражданской профессии, не ориентированные на отказ от прежней деятельности и долговременное приспособление к новым условиям существования.