Алексей Юрченко - Лагерь

– Ребята, – начала она, не оборачиваясь, – подобное может пойти, как бы чудовищно это ни звучало, вам во благо. Я не могу сказать однозначно, что это вредно или опасно.

– Но это ведь ужас! – выкрикнула Василина.

– Ужас, – она повернулась к нам и оглядела каждого ученика в отдельности, – а я и не говорю, что увиденное вас не шокирует. Я говорю, что кто-то после казни может стать сильнее. Только еще раз повторю: надо основательно покопаться в себе и ясно понять, что это вам поможет.

– А если мы ошибемся?

– Если вы вдруг ошибетесь, то последствия будут печальными. Так что, если сомневаетесь, сидите дома.

Несмотря на то что казни до затишья проводились где-то раз в месяц, никто из нас их не видел. Только слышал по рассказам, видел по ошарашенным лицам возвращающихся с площади людей. Кирилл с Васькой хвастались, что им удалось попасть на площадь три года назад, но им никто не поверил. До четырнадцати лет нахождение на улице во время казни вообще запрещалось, и родителей, не усмотревших за своими отпрысками, крупно штрафовали. Когда ученики нашего класса стали по очереди отмечать четырнадцатилетие, казни стихли на целый год. Вплоть до сегодняшнего дня.

Когда ученики покинули класс, я подтолкнула Даню к учительскому столу, за которым заполняла журнал Людмила Петровна. Даня сдвинул брови, насупился и стал прятаться за моей спиной, смешно бормоча, что ему неловко. Людмила Петровна подняла на нас вопросительный взгляд. Я с укором посмотрела на Даню и подошла к учительнице.

– Людмила Петровна, мы хотим вас пригласить на ужин в эти выходные, – сказала я уверенно.

– Кто это мы?

– Я с Даней и наши родители.

Людмила Петровна посмотрела за мою спину, где поддакивал пораженный разрядом стеснительности Даник. Мило улыбнувшись, спустя мгновение раздумий она произнесла:

– Хорошо, я приду.

Мы вышли на улицу. Я сияла от счастья, представляя, как у нашей учительницы все сложится с дядей Никитой и мы будем часто проводить вечера вместе. Даник же в противовес мне погрузился в какие-то мрачные мысли.

– Ты не рад? – спросила я, рассматривая хмурое лицо друга.

– Чему? – растерянно спросил он.

– Что наша Люда будет с твоим папой?

– Во-первых, они просто поужинают, – ответил Даник сердито.

– Ах, это неважно, – подхваченная светлыми фантазиями о будущем, сказала я.

– Во-вторых, сейчас есть дела посерьезнее, – он холодно посмотрел на меня.

– Какие?

– Юля, ты пойдешь на казнь?

Я вмиг потускнела. Почему-то до этого вопроса, до этого взгляда Даника я даже не рассматривала вариант с походом на площадь, уверенная, что для меня он будет иметь печальные последствия, как сказала Людмила Петровна.

– А ты пойдешь?

– Да, – без раздумий ответил Даник.

Тогда он выглядел так мужественно, так великолепно, что я сразу произнесла:

– Я с тобой.

– Ты уверена?

– Я с тобой, – повторила я.

Даник даже не думал меня отговаривать.

– Хорошо. На площадь не пойдем. Пойдем на чердак многоэтажки, что чуть в стороне. Там хорошо все видно, но жутких деталей мы не различим.

Несмотря на ясный день, город был пуст. Серые потрескавшиеся стены домов выстраивали пустые коридоры улиц. Мартовское солнце отчаянно пыталось покрыть благоухающим светом угрюмый полуразваленный город. Голые прутья деревьев выстраивали деревянные решетки на пути к голубому небу. Природа только набиралась сил для первого весеннего вдоха. Прохладный ветер напоминал о совсем недавно ушедшей зиме.

Мы разошлись с Даней по домам, договорившись встретиться за час до прилета самолета. Дома мама усадила на коленки Славика и читала ему сказку, а брат тыкал пальчиком в картинки, узнавая знакомых героев. Папа еще утром ушел на работу и должен был вернуться не раньше вечера. Всех военных, не занятых в боевых действиях и охране территорий, созывали на площадь на каждую казнь. Они выстраивались в шеренгу и, как только подлетал самолет, прикладывали ладонь к виску, отдавая честь героям, погибающим за Родину у всех на глазах.

Я пообедала, переоделась и села на диван рядом с мамой и Славиком. Тут меня осенило, что мой поход с Даней на чердак не согласован с родителями. А ведь они совершенно точно против.

– Мама.

Мамочка перестала читать и посмотрела на меня.

– Я сегодня иду на казнь.

– Кто тебе такое сказал? – ее мягкий и напевный голос, которым она читала книгу, приобрел металлический отзвук.

– Сама решила.

– Ты с ума сошла. Никто никуда не идет.

– Я хочу быть там. С Даником.

– Он тоже идет?

– Да.

– Его отец знает?

– Нет. Дядя Никита уже на площади, скорее всего.

– Значит, и тебе, и Даниле я запрещаю даже думать об этом.

Мама говорила размеренно и твердо. Славик напряженно поглядывал то на маму, то на меня. Мамочка убрала книгу в сторону, сняла с колен брата и, встав передо мной, произнесла:

– Ты – ребенок и не должна все это видеть.

– Но по закону, – встряла я.

– Мне плевать на закон! – закричала она. – Слово матери для тебя должно быть законом!

Я представила, как Даник один сидит на чердаке и рыдает после увиденного, как его некому пожалеть. Отчаянная злость подступила к горлу:

– Значит, мне плевать на законы матери! – закричала я в ответ и выбежала из зала в свою комнату.

Хлопнув со всей силы дверью своей комнаты, я, не задумываясь, защелкнула замок, достала из сумки спортивную обувь и выпрыгнула из окна во двор. Словно подчиняясь какому-то зову, я мчалась по улицам к назначенному дому. Растрепанные волосы падали на лицо, развязавшийся шнурок на левой ноге норовил попасть под правую. Не останавливаясь, я неслась к чердаку, где меня никто, кроме Дани, бы не нашел. Ветхая, местами залатанная многоэтажка с треугольной темно-зеленой крышей стояла совсем рядом с площадью. Многие квартиры в ней пустовали – жизнь в малом одноэтажном доме в случае бомбежки кажется безопасней. Почти все жители ее переселились отсюда еще в первый год войны. Я вбежала в самый первый подъезд. Перепрыгивая сразу по две ступеньки, молнией пронеслась по лестнице и стояла у трухлявой деревянной двери, ведущей на чердак. Дверь оказалась не заперта. Рядом лежал огромный выломанный ржавый замок. Засовы издали противный протяжный писк, и мне открылась стандартная картина подобных заброшенных помещений: пыль, размашистая паутина над головой, мусор в виде пустых пакетов и бутылок, в углу кто-то давно спрятал шифер и другие стройматериалы, покрывшиеся со временем черными пятнами. Прямоугольник света вдали был тем окном на площадь, про которое говорил Даник. Я сделала шаг внутрь, и в нос ударил омерзительный запах сырости и гнили. Я стала пробираться к окну, стараясь не ступить в грязь и не попасться в разбросанные кругом нити паутины. Скрип каждого шага заставлял душу замирать. Внезапно я услышала дыхание. Чужое тяжелое чахоточное дыхание. Полумрак старого чердака старательно скрывал некоторые свои углы. Страх с каждой секундой все сильнее сковывал меня.