Юрий Стрехнин - Есть женщины в русских селеньях

Гестаповец помолчал, вглядываясь в лицо Саши, как бы стараясь понять, какое впечатление на нее произвела его речь.

— Итак? — спросил гестаповец, выждав. — Ваше решение?

Саша промолчала.

Тем же размеренным, менторским тоном, стараясь придать своему голосу оттенок доброжелательности, эсэсовец сказал:

— Должен предупредить вас. Если не примете нашего предложения, это вынудит нас поступить по всей строгости закона. И хочу вернуться к тому, с чего начал. В случае, если вы не захотите искупить свою вину перед рейхом, вы будете казнены. Но в газете, издаваемой для населения, а также по радио мы сообщим, что вы раскаялись и сотрудничаете с нами. Мы не оставим вам не только жизни. Мы не оставим даже хорошей памяти о вас там, на русской стороне. Чтобы вы могли быстрее прийти к единственно разумному решению, уведомляю вас, что сообщение о вашем переходе на нашу сторону мы уже даем. У вас останется только один выход. Повторяю — единственно разумный.

«Интересно, каким именем ты меня в своем сообщении назовешь?» — про себя усмехнулась Саша. Гестаповец, видимо, уловил эту усмешку в ее взгляде:

— Ваши товарищи сообщили нам ваше имя. Разумеется, оно вымышленное. Мы знаем, что перед отправкой на задание вы получаете псевдонимы. Но с нас достаточно и псевдонима.

«Что же не скажешь даже, какое мое имя ты узнал? Никто меня не выдал. Врешь ты все». — Саша едва сдержалась, чтобы не сказать все это вслух.

— Ну что же, — проговорил гестаповец, так и не дождавшись от Саши ответа.

— Я понимаю, что вам необходимо серьезно подумать. Мы вам дадим для этого время. Не так много, но дадим.

Гестаповец повернулся к своему начальнику, как бы испрашивая его одобрения.

— О да! — кивнул тот. — Вы, Генрих, насколько мне удалось уловить смысл вашей речи, заставите как следует призадуматься эту девушку.

— Красную девушку. В самом прямом смысле — красную девицу, как говорят русские, — засмеялся гестаповец, довольный своим каламбуром.

— Если эта девушка упряма так же, как и другие красные...

— Так или иначе, я сумею сделать ее более разговорчивой, — заверил гестаповец своего начальника.

Немцы говорили на своем языке, но Саша поняла все.

Сказать этому вежливому разъяснителю сразу, чтобы и не рассчитывал? Но надо ли ускорять свой конец?

Лощеный адъютант, который привел Сашу в кабинет, пришел за нею. Саша вновь оказалась в той же комнате без окон. Немного погодя безмолвный солдат с эсэсовскими значками в петлицах мундира принес и поставил на скамью суп в алюминиевой миске, положил ложку и кусок хлеба. Есть Саше совсем не хотелось, но она все же взялась за еду — силы надо поддерживать.

Немного погодя тот же солдат так же безмолвно забрал пустую миску и ложку и ушел, закрыв дверь.

От всего пережитого за день, от назойливых увещеваний гестаповца, которые она так долго выслушивала, Саша почувствовала страшную усталость. Она прилегла на скамью, отвернувшись от бьющего в глаза света лампочки. Хотелось уснуть, но все в ней было словно взвинчено. Однако в конце концов какое-то полузабытье охватило ее.

Отчаянный крик, полный неизбывной боли и ужаса, заставил Сашу вскочить. Крикнули где-то близко, за стеной. Крик повторился. Он был протяжен, казалось — бесконечен. Саша зажала уши ладонями. Однако крик все равно проникал в них. Но вот он оборвался. Саше показалось, что сразу же после этого за дверями послышался какой-то шорох. И в эту же секунду лампочка над дверью погасла. Сашу окружил непроницаемый мрак. «Нарочно потушили?» — она прислушалась. Мрак, безмолвие...

И вдруг — снова протяжный стон за стеной, стон, перешедший в вопль.

Стенания, доносившиеся из-за стены, врывались в мозг. Саше уже казалось, что терзают не кого-то, а ее, и что терзаниям этим не будет конца.

Но вот за стеной все стихло. И сразу же вновь загорелась лампочка. В дверном глазке, кажется, что-то шевельнулось. «Наблюдают, сволочи!» — с ненавистью посмотрела Саша на дверь.

Она прислушивалась: не донесутся ли из-за стены вновь крики. Кого там мучают фашисты? А что, если товарищей по десантной группе? «Ребята, ребята, где же вы?» — с тоской думала она. «Врет фашист, что вы назвали меня. Не верю. Не верю... Как плохо мне, что я не с вами».

Прошло, наверное, немало часов, полных напряженного ожидания, тяжелых раздумий, тревоги, мучительных, бесплодных поисков выхода и коротких минут полусна-полузабытья. И всякий раз, как только Саша сваливалась на скамью и смежала глаза, ее заставлял вскакивать вновь возникавший за стеной голос чей-то боли.

Кончился день, началась ли ночь?

Она все ждала: за нею придут. Что сказать гестаповцу, который дал ей так много времени для размышлений? Да ничего. Плюнуть в фашистскую рожу — и так поймет, что к чему. А потом? Он пошлет туда, за стену? Или сразу...

За нею не пришли. Тот самый гестаповец, который разговаривал с нею, явился сам.

— Итак, вы хорошо подумали? — спросил он. — Я могу доложить о вашем согласии, не так ли?

— Не так! — коротко ответила Саша.

— Очень жаль... Нам не хотелось бы подвергать вас другому обращению... — Он посмотрел даже как бы с сочувствием. — А все-таки, может быть, мы договоримся, как это у вас говорят, полюбовно?

Он уселся на скамью рядом с Сашей. Но она тотчас же встала и отошла.

— Боитесь, что я вас съем? — расхохотался гестаповец. — Но я желаю вам лишь добра.

«Пожалел волк...» — молча глянула на него Саша.

Гестаповец, немного подождав, вновь начал ее уговаривать. Говорил то спокойно, то зло, замолкал, давая ей время подумать, и вновь принимался за свои уговоры.

Наконец, видя что все его старания безрезультатны, он встал:

— Что ж, мне остается одно — доложить о вашем упорстве, — и вышел, плотно закрыв за собой дверь.

Гестаповец вернулся через несколько минут.

— Будете говорить? — лаконично спросил он, остановившись у двери.

Саша молча качнула головой: «Нет!»

— Тогда выходи! — сразу перешел гестаповец на «ты». Саша хотела надеть свой ватник, лежавший на скамье, но услышала:

— Оставить!

Саша думала, что гестаповец снова поведет ее к своему начальнику. Но ее вывели во двор — он был пуст и темен: оказывается, давно уже наступила ночь.

Гестаповец отвел ее в дальний угол двора, где к забору лепился низкий дощатый сарай.

— Стоять! — приказал он и достал электрический фонарик. Отодвинул створку двери сарая, посветив внутрь, скомандовал:

— Сюда!

В бегающем свете фонаря, то и дело слепившем ей глаза, Саша успела рассмотреть, что сарай пуст, лишь у стены, чуть не до крыши, поленницей сложены дрова.

Гестаповец молча подтолкнул Сашу к поленнице.

Расстегнув кобуру, он вытащил из нее черный парабеллум. Свет фонарика уперся Саше в лицо. Она невольно закрыла глаза. И услышала: