Аркадий Кузьмин - Свет мой. Том 4

– Лишь в этом году мужу отпуск предоставили из-за болезни сына, – рассказывала флегматичная незнакомка. – Отпуск выцарапали с барабанным боем. Муж приедет к нам в Ялту, где мы планируем быть, позже; тогда мы с ним и повезем сына в Евпаторию – на разные процедуры, как ванны и прочее. Нам непременно нужно менять климат, я знаю; никто иной, как врачи, прописали нам перемену климатическую. Но военное начальство мужнино, знамо, и слышать не хочет о его переводе. И потому-то я привязана: вместе с ним уже пять долгих лет – шутка ли! Из-за этого во мне чувство сидит такое, что я как родилась, так всю жизнь уже замужняя. Нерадостное чувство! Иногда, ой, как хочется позабыть все заботы замужние. Ан нет: я уже пыталась, словно глупенькая пташка-свиристелка; попалась, впряглась и уж, хочешь – не хочешь, вези свой груженый воз. Получилось-то у меня очень глупо. Когда только полюбила будущего мужа, тогда все препятствия к любви и жизненные неурядицы я воспринимала, в общем-то, бледно, нереально; порхала на крыльях этой любви, и все мне казалось нипочем. А когда я целиком окунулась в семейную явь, из которой не можешь вынырнуть ни на минуту, когда рядом исходит стенаньем родной сынуля и помочь мне, матери, не может никто-никто, включая и любимого мной человека, – тогда все во мне переменилось резко. От мужа я постепенно отдалилась. Теперь главное для меня – здоровье сына.

Однако для командиров врачебные предписания – вовсе не указ. Повертели справки из поликлиники: «Ну, да это вам какая-то бабка написала – что ты суешь их нам под нос! Ты представь нам настоящие документы! От начальства!..» Поругался муж – горячий. И, знаете, что они сказали ему в отместку? «Держись: мы сделаем так, что ты, Колесников, и фамилию свою забудешь». И выгнали его вон из кабинета.

«Ну, ты хороший ходатай, – сгоряча упрекнула я Максима. – Не можешь постоять за себя, не только за меня и сына?» «Что же мне – стреляться?» – говорит он. «Смалодушничать легче всего, – отвечаю ему. – Так ничего не решается». И сама направилась к его непробиваемому командиру, в его кабинетище. Хотела я поговорить начистоту. А он, представляете, даже и выслушивать меня не стал; не захотел и вникнуть по-разумному в наше отчаянное положение – ни-ни. За дубовым столом заборонился в кресле. Враждебен донельзя, хмур. Весь побагровел от того, что я, чья-то заштатная офицерская жена, фитюлька этакая, прекословила ему. И вот стал он сопеть подкашливать начальственно, сердито. Убивает меня своим тяжелым полковничьим взглядом. Да я-то – не промах! – напрямик заявила ему, что я не из пугливых что я, прежде всего женщина и что он не может скомандовать мне: «Кругом! Шагом марш»! На что я еще отдам ему честь, возьму вот так под козырек. – И она вскинула тут ловко, ребром ладони, свою правую руку ко лбу, будто сама служила в армии. – «Меня зовут Надеждой, – заявила я. – Так запомните: я все равно уеду отсюда, из таежной глуши, но уеду одна с ребенком, если вы все не отпустите мужа». Полковник рычит, что все равно не переведут никуда капитана Колесникова, твержу Вам: дескать, ваш капитан пока не ходит в бурлаках, не такая Советская власть.

Действительно, Максим мой – инженер по образованию. Преотлично он работал бы везде и на гражданке. А это негнущийся от переедания полковник ни разу за пять лет не подал ему, своему подчиненному, руку – не поздоровался чистосердечно… Живя в Харькове до замужества, я видела сама, как заслуженные генералы радушно здоровались с молодыми солдатами. И отец Максима знающе говорил, что более душевных начальников он знал на этой войне Отечественной. Потому, говорил он, и победили-то фашистов, привели их в чувство спаянностью своей. Он-то по сути и внушил Максиму мысль: быть военным, пойти учиться в военное училище.

А этот глухарь и даже сесть мне, молодой женщине, не предложил. Удивительное свинство!

Я отчеканила ему: «Вы партией сюда поставлены, чтобы заботиться об офицерах, знать об их личной жизни. А Вы ни разу не побеседовали с ним, не спросили у него, как ему служится и что у него на душе. А сами, небось, перед генералом дрожите за вверенную Вам честь..»

Только после этого разрешили Максиму взять отпуск летом.

XII

– Надя, скажите, Ваш муж офицерствует, а лично Вы работаете? Чем занимаетесь? – поинтересовался вдруг Антон. – Ведь у Вас же есть профессия, наверное?

– Да ничем, кроме ухода и возни с сыном. – И Надежда сразу заумоляла, выглянув в коридор: – Вова, прошу: не бегай, не носись! – Для сведения: скажу, что живем мы в обычном сибирском лесу. Среди хмурых елок стоят восемь стандартных домиков. Летней порой у нас грязь непролазная, нужно ходить лишь в резиновых сапогах; а про то, что бывает в остальные времена года, про то уж и говорить не приходится. Так что жены офицерские в основном не работают нигде, но это-то еще хуже! Хуже некуда! Морально ты опускаешься. Я – тоже, сколько замужем: по-специальности-то ретушер, для меня такой работы нет. Профукала я квалификацию. Огрубели пальцы.

А! Что себя растравливать.

Я за все время, что служу с мужем, – оговорилась она, – даже не сходила ни разочек в театр.

– Такова, видно, наша общая судьба. – Глубоко вздохнула Нина Федоровна. Расцепила свои руки тонкокожие, с темными набухшими венами, и сделала ими несколько замысловатых движений, словно бы, ощупывая так себя. Уронила опять руки на колени.

– Ну, а денежное жалованье… приличное? – с некоторым вызовом спросила Рая, встряхнув светлыми кудряшками, кокетничая.

– Пару сотен, что недостаточно никак, – вяло отвечала Надежда. – Продукты дороги. Фруктов очень мало. Яблоки пятирублевые. Не шибко разбежишься. Есть малина – в государственных посадках. А я же жила до этого на Украине, здесь родилась – представьте, что значит для меня быть без фруктов! Дома я, бывало, не ела мясо никогда, а тут насильно пришлось – заставила себя; иначе бы сразу ноги протянула – не выжила бы сколько-нибудь. Однако больному-то позарез нужны свежие фрукты. Постоянно. Все хвалят почему-то тамошний город. Да в нем и цветов почему-то не высаживают, – разве можно жить без цветов в большом городе? И то невозможно выбраться туда. В совхозный же клуб нужно идти полчаса, если не больше. В непогоду, – значит, по разливной жиже. В темноте. Да кто ж отважится? Хорошо то, что мы хоть телевизор купили; нет-нет, и приличную комедию посмотрим вместе с мужем, когда они приезжает со службы погостить.

– Нет, помилуйте! – ахнула Люба. – И он даже не живет вместе с вами? Вы живете врозь? Это – что-то ненормальное.

– Да нет же, не живет! – воскликнула Надежда как будто с досадой от непонятливости. Бывает он в неделю-две раз, а то и чаще дома.

Мгновение все молчали неловко.

– Так это ж подвиг настоящий… Наденька!