Виктор Светиков - Последняя граната

— Оставайтесь с нами, товарищ подполковник, — любезно приглашает он Кадрасова, — лучше, чем у нас, вас все равно никто не накормит.

— Спасибо, в другой раз — обязательно, а сейчас не могу, никак не могу, — с искренним сожалением ответил офицер.

Ему бросилось в глаза, что в густонаселенной долине людей почти не видно — ни близко, ни далеко, ни на зеленых полях пшеницы, ни в цветущих садах. Лишь изредка по краю поля прошествует афганец в белой рубахе и зеленой чалме, да тенью проскользнет за ним фигурка закутанной в паранджу женщины с корзинкой на голове.

«Верный признак, что бандиты где-то рядом», — размышлял Геннадий Десейкович.

Капитана Хабарова он нашел у моста. Тот оживленно беседовал с командиром афганского подразделения, охранявшего мост. Помогал Виктору один из подчиненных, который знал местный язык. С раскосыми глазами на круглом смуглом лице старший лейтенант Мухаммед Уддин рассказывал, что в последние дни в этой местности стоит тишина. Даже отдаленной стрельбы не было слышно. Но и у него есть сведения, что бандиты, возглавляемые здешним муллой, готовят какую-то пакость. Видели их дехкане, хотя те маскировались. Банда большая, хорошо вооруженная. По свидетельству одного дехканина из горного кишлака, банда прошла ночью. Никого не тронула. Куда направилась? С какой целью? Об этом ничего не известно.

Сам Мухаммед родом из-под Кабула. Его судьба типична для многих офицеров афганской армии, выходцев из народа. Отец — дехканин, владевший клочком земли. Умер, когда Мухаммеду едва исполнилось двенадцать лет. Остались мать, старший брат и две сестренки. И тысячи афгани долга. Землю пришлось отдать баю за долги. Еще за землю бай помог Мухаммеду поступить в военный лицей в Кабуле. Туда принимали двенадцатилетних мальчишек, окончивших шесть классов, и обучали их за казенный кошт. Через шесть лет лицеистов принимали в военные училища. В училище Уддин вступил в ряды НДПА.

Саурскую (Апрельскую) революцию командир взвода лейтенант Уддин встретил в рядах демонстрантов.

А во время правления Амина сидел в тюрьме Пули-Чархи — афганской Бастилии. Ее серые кубики на серой земле он видел на днях, когда летал в Кабул по служебным делам.

— Глядел вроде бы на крошечные домики, — вспоминал Мухаммед, — и чувствовал, как кровь ударила в виски, пересохли губы. Конечно, только кажется, что домики игрушечные, на самом деле это пять четырехэтажных бараков за высоким бетонным забором. Сторожевые вышки с прожекторами и пулеметами, огромные чугунные ворота... Хочется забыть все те кошмарные дни, проведенные в переполненной тюремной камере. Но — увы! Память не отпускает. Рваные одеяла, глиняный кувшин с ржавой водой... — сказал он и замолчал. А потом добавил: — Знаете, при Амине многих политзаключенных сажали в транспортные самолеты и выбрасывали живыми на снежные вершины... Не надо было тратить патроны и следов преступления не оставалось.

Мухаммед невысок. Лицо его доверчиво. Когда он говорил, словно зажигался и начинал волноваться: ведь все, о чем рассказывал, означало, что жизнь его до Апрельской революции висела на волоске. Глаза у него под стать лицу — глубокие, доверчивые. Уддин из тех людей, которые мгновенно откликаются на чужую боль. Он и сюда, в опасный район провинции, прибыл по собственному желанию. Как член партии попросился туда, где труднее.

Свои грустные воспоминания Уддин прервал решительно, почти на полуслове и пригласил советских офицеров на чашку чая. По афганскому обычаю, если тебе предложат чай, нужно выпить не менее трех чашек. Первая — чтобы утолить жажду. Вторая — за общее здоровье и благополучие. Третья — в знак уважения к хозяину. Пока пили чай, Мухаммед взял со стола книжку в зеленом переплете.

— Нашли недавно в вещах в одной из разгромленных банд. Издана «Исламской партией Афганистана», — сказал он и предложил послушать несколько абзацев. Читал медленно, чтобы переводчик поспевал:

«С приближением транспорта к месту засады водитель и его помощник подвергаются обстрелу, желательно из пневматической винтовки с глушителем, чтобы не было слышно звуков выстрелов. Затем холодным оружием убираются пассажиры. Чем меньше шума, тем больший успех. Операция завершается изъятием груза. Место для засады выбирается там, где водитель вынужден снижать скорость... Участники засады распределяются следующим образом: скрытые наблюдатели с обеих сторон засады, стрелки из пневматического оружия, основная группа...»

Слушая афганского товарища, Кадраеов и Хабаров одновременно подумали о том месте, которое у них на схеме обозначено красным карандашом. Там, у покинутого кишлака Р., дорога ведет в ущелье... До него оставалось не более часа ходу. Думать о плохом не хотелось, да к тому же ни от саперов, прошедших уже ущелье, ни от группы, посланной в направлении кишлака, о встрече с душманами известий не поступало. Но ощущение тревоги Кадрасова не покидало. Мысли против его воли кружились в мозгу, как хищные птицы.

Три положенные чашки уже выпиты, и Мухаммед пошел по четвертому кругу. «Чтобы плов лучше переварился в желудке», — улыбнулся он озорно. Гостеприимство — неотъемлемая черта афганцев. Каждый из них, независимо от достатка, готов пойти на любые затраты, лишь бы порадовать гостя. Считает это делом чести.

— Возвратимся из рейса и поеду я домой, — мечтательно сказал Виктор. — Больно хочется одним глазком на жену и детей посмотреть, а потом засяду за учебники — в академию поступаю. Вызов уже пришел...

— Расслабляешься, капитан, — шутливо перебил его Кадрасов.

— Надо бы, да не могу, — ответил Виктор. — А так иногда хочется уподобиться кучеру, который бросил вожжи, предоставил свободу лошади и крепко спит.

Они порывисто встали, поблагодарили Мухаммеда и разошлись по своим местам. А вскоре вся колонна возобновила движение. До встречи с группой Демакова ей оставалось не более часа.

— Фаина, пляши, — смеялась ее школьная подруга, теперь работавшая почтальоном. — Сашка пишет.

От радости Фаина Егоровна никак не могла сдвинуться с места. Стояла у калитки и заворожённо смотрела на конверт, целиком занявший все его внимание.

— Не могу, Маша, — ответила она. — Ноги не слушают.

— Да ну тебя, — махнула рукой почтальонша и протянула письмо. — Потом спляшешь.

Фаина оперлась о забор, разорвала непослушными руками конверт и, глубоко вздохнув, начала читать:

«Здравствуй, дорогая мамочка! Извини, что молчал несколько дней. Сдавали весеннюю проверку — отчитывались за то, чему научились за зиму. А если учесть, что стоит чудная весенняя погода и здоровье мое отменное, то можешь представить, как замечательно идут у меня дела.