Елена Якубовская - Они приходили (сборник)

Он прокричал, что нужно забирать с собой всё, ибо неизвестно, можно ли найти на новом месте хоть какую щепку или очкурок для подвязки брезента. Что для них это не поездка, как бывало в мирное время, а выполнение боевой задачи. Говорил он ещё что-то, но порывы сухого ветра уносили слова куда-то вдоль полотна, где над рельсами гуляло марево душного воздуха.

Оба их прицепа, забитые снарядами, ещё засветло ушли к месту погрузки.

Вдоль насыпи уже второй день, ничем не сменяясь, полз русский лес. Нечищеный, с частоколом огромных елей и с берёзовым подлеском на краю. Редкие деревянные станции и эстакады давно не красились и являли унылое зрелище.

Из-за сосен, прямо над верхушками, утром и выскочил МЕ-109Е, как безошибочно определил его Вдовин, и ревущим фантомом ушёл за срез лесных великанов. Ни одна пушка не открыла огонь. Хотя было ясно, что виновных тут нет, распекали разведчиков и удвоили число наблюдателей.

Фронта ещё не было слышно, но обломки вагонов и два покорёженных паровоза у насыпи убеждали, что здесь немцы летают и бомбят.

Высокий холм, на вершине которого виднелась деревня, и за ней начинался лес, плавно стекал вниз и расширялся возвышенностью вдоль речного берега. Если не знать, что это Днепр, – так говорит карта, – то эту многоводную, но узкую воду примешь скорее за притоку великой реки. Возвышенность эту люди рассекли когда-то доругой, которая упирается в наплавной мост. Пройдя дефиле, пехотные строи потоком скатываются к переправе. Идут они на восток, только затем, чтобы потом за рекой довернуть на запад, к Смоленску. Вот это дефиле и мост батарее предстояло прикрыть от немецких штурмовиков.

Шестёрка Ю-87 прилетела с запада и выстроилась над переправой в круг. Со строгими интервалами, самолёты один за другим сначала клевали носом, потом включали сирену и срывались в штопор. Словно споткнувшись лаптями неубирающихся шасси о невидимый порог смерти, они выполняли безумное пике. Но смерть отделялась от них бомбой, а они выскальзывали к солнцу и укрывались в его слепящих лучах.

Тявканье пушек, бивших короткими очередями, казалось, никак не беспокоило их. Бомбили только переправу. Но вот один клюнул, начал входить в пике и не успел – взорвался вишнёвым пламенем и чёрной гарью. Взрывной волной подбросило следующий за ним. Тот выправился, но в работе их карусели произошёл сбой. Два самолёта пропустили свою очередь нырять. Нырнул третий, а четвёртый свалился на левое крыло, скользнул от переправы и пошёл на батарею. Все орудия били только по нему, – пушечки захлёбывались пеной ярости своих накатников.

Вот ради этого момента наводчиков и учат целый год. Кажется, остался один на один. Все выкрутасы с расчётом упреждения – побоку. Хоть через ствол наводи. Давай темп огня. Кто первый, тот и жив.

Пара повозок, безумным скоком несущихся от переправы, достигла дефиле и закупорила его, как пробкой, столкнувшись с фурами встречного обоза. Фигурки людей бросились по склонам. Одни к батарее, другие прочь. Эти оказались на склоне возвышенности выше батареи и могли видеть всю картину.

Не было на позиции отдельных людей и орудий. Единая слаженная машина изрыгала снопы огня навстречу чёрному силуэту юнкерса. Тот не отвернул, и огненный шар отметил место его гибели. Ни дыма, ни парашютов. Стволы рванулись в направлении карусели. Но пушки уже тявкали устало и лениво. Переправа была разбита, и четвёрка Ю-87 уходила на запад.

Батарею Вдовина придали отдельной танковой бригаде, а там и вовсе растащили по взводам. Прикрой то, прикрой сё. Много наприкроешь с двумя пушечками. Он чудом протащил их вслед за танками почти до Дубно. Там, спрыгнув лихо с тягача, зацепился за проволочную петлю, и стопа практически вывернулась в обратную сторону. Сначала думал, ерунда. На второй день вбок из ступни вылезла какая-то шишка, нога распухла, и каждый шаг превратился в муку.

Вот так, не ранен, не убит, но и для строя непригоден. По тем дням, хорошо ещё, что всё случилось на людях, – иначе загреметь в трибунал лейтенант мог запросто уже тогда.

Не нужен был Вдовину ангел-хранитель. Их нужно было двенадцать. Как каждому, кто родился в 1920 году.

С ногой своей он попал в Киев, где был наложен гипс, а под ним закреплена стальная скоба вместо подошвы. Вид у такого сооружения был жуткий, потому что вдобавок из-под уродливой намотки гипсовой куклы высовывались чужие на вид, распухшие и почему-то почти чёрные пальцы и передняя часть стопы.

Изрядно потрёпанная под Дубно, танковая группа Клейста не стала прорываться через Киевский УР, а передав это дело 6-й полевой армии Роммеля, скользнула на юг по правому берегу Днепра до самого Запорожья. Она нигде не встретила серьёзного сопротивления. Это были глубокие тылы 6-й, 12-й и 18-й советских армий. Охватывая их с юга, спешили 3-я румынская и 11-я немецкая. Танки Клейста атаковали русских с тыла, от Днепра.

Разгром армий Юго-Западного фронта в районе Умани был полным. Пленены даже оба командарма, которых никто никогда потом ни в чем не упрекнул.

Вдовин не знал ничего об этом противоборстве армий. Но, может быть, из-за этого немецкого прорыва эвакопоезд шёл почти без обычных своих остановок для сортировки раненых. Пока не добрался до Саратова, где были его базовые госпитали.

Прямо после госпиталя послали Вдовина на формировку – кадрированный полк развёртывался по штатам военного времени в окрестностях Горького.

От Саратова добирался медленно – колёсный пароход тащил вверх по течению ещё и баржу с каким-то военным имуществом. Казалось, он больше дымит, чем идёт.

Все пассажиры были военные, хотя большей частью необмундированные команды запасников, пока в штатском. Впрочем, Николай сам выглядел немногим лучше: ремни-то новые, ещё кавалерийские, а сапоги всё брезентовые – курсантские. Сам за полгода прожил три жизни, а обмундироваться толком так и не успел. Да и заметил это только от пассажирского безделья и от начавшихся ночных холодов.

О разнузданное временнуе безделье войны… Болтался по станциям, эшелонам, пристаням и пунктам питания. Бесконечные комендатуры, отметки в документах, проверки. Конечно, лишения. Но готовность подчиняться всем мыслимым правилам и приказам, фатальность и неизбежность непредсказуемых последствий освобождают мозг от ответственности. Потому и безделье.

В каком-то затоне долго чего-то ждали. Потом появился грязный, взъерошенный буксирный катерок. Он был похож на ёршика, только что выдернутого из воды.

«Ёршик» утянул баржу, на которую сошёл пёстрый полувоенный люд. Пассажиров осталось не больше десятка, – все офицеры. Пожилой пароходный начальник, очень худой и измождённый, разъяснил, что до порта ещё не добрались.