Ярослав Жирков - Мозес

– Должно быть, там очень много бутербродов, – прошипел он ей вслед.

Каменный тротуар обрывался, утопая в сочной зелени. Трава была выше детей, и для них этот поход был словно экспедиция в джунгли. Не хватало только огромного мачете в руках, чтобы прорубать себе путь и крошить врагов. Мир уже проснулся: цветы раскрылись, под ногами бегали ящерки и ползали жуки. Это могла быть обычная прогулка, если бы в уме не засели мифы Ицхака. В каждом случайном шорохе дети искали связь со своей историей: Мозес о ведьме, а Роза про несчастную в своем счастье пару. Только Йозеф не ожидал увидеть что-то конкретное. Для него одинаково были возможно и невозможны обе истории. Но боялся встречи с потусторонним не меньше остальных.

Друзья блуждали по зарослям уже минут десять.

– Да мы заблудились! – воскликнул Мозес, но вдруг нога ударилась о кирпич. Еще один лежал неподалеку. А затем и целая каменная стена предстала перед детьми. Дыхание спёрло от интереса и страха. И они сделали шаг навстречу неизвестному.

Тонкая, нежная травинка, не щадя сил и времени пробилась сквозь древние руины благодаря упорству и неимоверной тяге к свету. Подступы к дому были просто грудой сваленных в кучу камней, и ничего мистического дети пока не видели.

– И ничего страшного тут нет! – громко сказал Мозес тяжело дыша. Вес рюкзака давал о себе знать.

Вдруг из зарослей донесся голос. Смелость Мозеса покинула его. Послышалось негромкое «дзинь».

– Шесть утра! Это слуга зовет на завтрак мертвых хозяев, – прошептала Роза. Дети прижались друг к другу. Три пары глаз устремились на кусты, за которыми вопреки всему чернела густая тьма. Ветки угрожающе колыхнулись, а из черноты явилась рука и дети что есть сил, закричали.

– Да замолчите вы уже! – мужской голос перебил детей. – Это уже просто невыносимо!

Ребята по очереди замолчали. Перед ними стоял мужчина с неухоженной бородой и растрепанными волосами. Одежда его напоминала поношенную военную форму чем, в сущности, и являлась. Голос его был громким и убедительным, а глаза источали вселенскую тоску.

– Вы… призрак? – неуверенно спросила Роза. Незнакомец задумался.

– Да, скорее всего. Живой призрак.

– Да это просто бродяга! – сказал внезапно осмелевший Мозес. Роза и Йозеф одновременно ткнули ему в боки. Мозес замолчал.

– Вы здесь живете? – спросил Йозеф как можно дружелюбнее.

– Нет. Здесь я умираю.

– Вы от кого прячетесь?

– Если только, от своего прошлого, – ответил он.

– Может, просто расскажите нам? – спросила Роза. Кажется, разговор начал обретать смысл. Незнакомец улыбнулся, а потом и вовсе рассмеялся.

– Похоже, я совсем напугал бедных детишек! Немудрено, видок у меня тот еще, – сказал он и провел рукой по заросшему лицу.

– И ничего мы не испугались! – сказал Мозес.

– Ну, тогда, смельчаки, пойдемте в лачугу, поведаю вам свою историю.

Дети замерли. Никто не решался сделать первый шаг.

– Ой, да ладно! – воскликнул Мозес и растолкал спутников. Йозеф с Розой переглянулись и последовали за ним.

Обитатель пустыря раздвинул ветки широкой ладонью. За ними оказался вход в уцелевший под натиском времени полуподвал. Толстые стены выложены из серых кирпичей, как и рассказывал Ицхак.

В помещении было на удивление уютно, но темно: не единого окна. Только через дверь, сквозь плотный занавес листьев просачивался свет. У стены стояло кресло, а на стене горела керосиновая лампа. На столике лежали книги.

– И как же вас сюда занесло в такую рань? – спросил незнакомец, присаживаясь в кресло. Дети поведали каждый свою версию от Ицхака.

– Просто детский лепет по сравнению с моей историей. Ведь она реальна, —сказал мужчина. Он пристально смотрел на рюкзак, который стоял возле Мозеса.

– Возможно, для начала у вас найдется что-нибудь поесть? – его глаза сверкнули, а живот заурчал. Несколько бутербродов завернутые в старые газеты разошлись по рукам. Комната погрузилась в молчаливо чавканье. Но раздав бутерброды, сумка едва ли стала легче. Мозес залез глубже, на самое дно и с удивлением, а затем и с яростью извлек три здоровенных кирпича. Роза рассмеялась, чуть не подавившись бутербродом с ливерной колбасой. Мозес разбросал кирпичи по комнате и обиженно принялся доедать бутерброд.

– Я знала, что ты кинешься мне помочь с сумкой, вот и решила немного подшутить! Видел бы ты своё лицо! – в перерыве между приступами смеха сказала Роза.

– Коварные женщины! – воскликнул мужчина с бородой, – Да, и накормили и повеселили, уже и не хочется возвращаться к своей истории. Но раз уж обещал. Меня зовут Эдвин, – не вставая, он отвесил поклон гостям. – Вы дети, наверное, слышали про большую войну? Она была еще до вашего рождения. – Ребята кивнули, отцы рассказывали про это. – Я ушел на фронт, как только закончил школу, совсем мальчишкой. Не удивляйтесь, но я совсем не старик. Мне двадцать семь лет. – Дети переглянулись. Борода старила Эдвина лет на двадцать. – Разумно спросить, зачем мне мальчику из небедной семьи с перспективой хорошего образования понадобилось идти на войну? – Эдвин окинул взглядом детей, но никто не высказал предположений. В повисшей тишине где-то совсем рядом застрекотал кузнечик. – Агитация, – сказал он, – беспрецедентная по своему масштабу агитация и пропаганда в школах, на улицах, в театрах, барах, везде

– А что это значит? – спросил Йозеф.

– О, вы не знаете… Счастливые. Это значит, что вам внушают выгодные кому-то, часто чуждые вам взгляды, но так умело, что со временем вы сами начинаете считать это своим мнением, совершенно забывая об этой ловкой подмене.

– Но как это получается? – спросила Роза.

– Бесконечным повторением! Громогласные речи по радио, военные парады, искаженные уроки истории, плакаты, листовки, всё чтобы забить умы! – на мгновенье его глаза стали мутными как запотевшее стекло. Он смотрел словно сквозь все видимые предметы, но сделав пару глубоких вдохов, пришел в себя.

– Так и нам внушили, что война за родину не только долг, но и честь, бессмертная слава, незабываемое приключение, игра для настоящих мужчин! – сказал он и задумчиво смолк. Никто из детей не смел нарушить тишину.

– Мы только перестали играть в войнушку на улице, а уже играли в неё на полях сражений. В учебке прививали беспрекословно подчиняться даже самым идиотским приказам. Классика армии – десятки раз перестилать постель отнюдь не анекдот или выдумка. Но были и более изобретательные командиры… В первом же бою погибло половина новобранцев. Все те, с кем я провел последние несколько месяцев в учебке. Романтизм войны стал растворяться во многих смертях, вывернутых наизнанку телах стонущих от боли и молящих о пуле в лоб. Те новобранцы, что выжили, становились грубее и черствее. Ведь даже к смерти со временем привыкаешь.