Борис Тумановский - Заговоренный

– Как вы узнали о месте?

– Много спрашиваете, лейтенант. Завтра вечером за вами заедет комендантский opel и доставит вас на наш секретный аэродром. После чего опытнейший ас перевезет вас через русскую границу к месту назначения, после чего десантируетесь на парашюте.

– Как я найду его?

– Летчик даст вам сигнал, и вы выпрыгнете примерно в два часа ночи…

– Как же я найду его?

– Зовут его Алексей. Фамилия нам неизвестна. Местные зовут его Заговоренный.

– Могу ли я хотя бы знать, какая часть России столь гостеприимно примет меня?

– Ростовская область…

1918 г. Россия. Ростовская область. Хутор Яблочки.

В поле одиноко работала молодая женщина. Ее сильные, загорелые руки, уверенно сжимая сноп спелой, золотистой пшеницы, ловко орудовали блестящим, острейшим серпом. Все ее движения изящны и красивы. Но женщине заметно тяжело – она беременна своим долгожданным первенцем. И судя по всему, ждать ей осталось немного. Настолько немного, что после очередного взмаха серпа, охнув и выронив его из рук, она тихо осела на землю. – Остап, Остап – простонала она. Но Остап, муж ее, был далеко – работал в соседнем колхозе пастухом, зарабатывая жене и будущему ребеночку на жизнь…

Пелагеева бабка, Анфиса, еще с утра напекла душистых ростовских пирожков с луком и, завернув их в белоснежный ручник, положила в чугунок дозревать. Вышедши из дома, бабка засеменила в коровник и попыталась подоить корову Зорьку, которая не видела ничего, кроме своей пестрой телочки, уже изрядно выросшей. Подошло время обеда и бабка Анфиса, достав с чугунка раздобревшие пирожки, положила их в корзинку, не забыв укласть туда и маленький кувшин парного молока. После чего, бабка помчалась на заимку, где Пелагея жала хлеб. Не доходя до места, при выходе из леса она услышала истошный бабий вой. Учуяв неладное, бабка, передвигаясь большими скачками, оказалась у скирды, где истошно вопила внучка. Но она была уже не одна. Пелагея держала завернутого в подол мертвого младенчика и истошно выла. Бабка все поняла и быстро сделав необходимые действия, схватила сверток с тельцем еще не остывшего новорожденного и спешно помчалась к реке…

..Она молилась страстно и неистово. Седые, густые волосы, выбившись из-под платка, запутывались в правой руке, которая одержимо совершала крестные знамения. Глаза старой женщины были широко раскрыты, губы безостановочно шептали молитвы. Но невдомек было бабке, что одержимость эта никак не поможет оживить младенца, а только чистое перед Богом сердце может совершить чудо. Может быть по милости Божией, а может и по воле случая, но вскоре что-то произошло… Через некоторое время бабка окунула тело младенца в реку, после чего, сняв с себя свой старинный нательный крест, одела его на еще бездыханное тело младенца и очень тихо, спокойно проговорила: Господи Иисусе. Услышь мя. Кабы жить чаду, так пусть смерть лихою силою не возьмет се… Через миг, младенец не по-детски сильно кашлянул, и часто и нерешительно задышал. Тогда бабка завернула все больше розовеющего мальчика в свою старую шаль и понесла его к матери… Пелагея смотрела безумными глазами на облака изумительной красоты, которые куда-то сильно спешили. На висках у молодой женщины платиновым оттенком выступала седина. Бабка Анфиса, ничего не говоря, отдала ей ребенка, который зажав в левой ручке бабкин крест, уже успел уснуть. – Заговоренный он, Пелашка – сказала бабка. После чего она присела рядом и с легкой улыбкой начала жевать пирожки, до которых Пелагее не было никакого дела…

…Шли годы. Остап с Пелагеей растили Алешку, улаживая в него всю любовь своих сердец. Он же благодарил их чистой душой и богатырским здоровьем. Все вместе они уважали труд и любили Бога. Все красивей становилась статная Пелагея и Остап, глядя на цветущую жену, тихо благодарил Его за дарованное ему счастье… Алешка, как и все ребята его возраста, был очень активным и озорным. Он очень любил своих родителей и в его мальчишеских проделках всегда наблюдалось особое чувство трепетной любви к своим родителям. Однажды он принес отцовскую гнутую алюминиевую кружку, полную дикого меда из леса, и мать, увидев его, выронила из рук ведро молока, которое соизволила дать постаревшая Зорька. Вся Лешкина физиономия была опухшей от укусов агрессивных насекомых, охранявших свое добро. Бабка Анфиса заботливо приняла мед из опухших рук правнука, что-то прошептала и, скрутив Алешке ухо, повалила его на траву. Мальчуган сидел, насупившись и не плакал, зная, что бабка очень его любит и всем сердцем переживает за него. Бабка ушла в хату и через минуту вынесла какой-то маленький пузырек и обильно смазала поврежденную пчелами кожу. После чего, взяв всхлипывающего внука за руку, увела его укладывать спать. На утро Алешка, как ни в чем небывало, побежал с соседними пацанами на речку ставить закидушки… Как-то раз Алешка один гулял по лесу и нарвал матери красивейших полевых цветов. Подходя к дому и замечтавшись, мальчишка тихо ухнул в старый колодец, который еще дед матери грозился закидать и про который как-то все забыли. Два дня и три ночи зареченские мужики с огнем и собаками искали непутевого. Бабка Анфиса только и говорила обезумевшей от горя Пелагее: – Заговоренный он. Не возьмет его лютая силой своей лукавой, жди сердешная… На третье утро мужики вытащили Лешку из колодца, сжимающего в посиневших пальцах букет для матери. Оказалось, что он два дня был без сознания и висел в неестественной позе посреди колодца, запутавшись в выступающих корнях старой яблони, что росла рядом с заброшенным колодцем. Мать гладила Лешку по голове и прижимала к сердцу увядший букет, поглядывая на нательный крест сына. Бабка Анфиса только удовлетворенно улыбалась и беззвучно шевеля губами, то и дело кидала взгляд на образ, который притаился в углу хаты…

Вместе с посаженной отцом во дворе березой, рос и Алешка. Он стал красив и широк в плечах. Сила и здоровье преисполняли его душу и тело. Наверно вся мощь и красота ростовского леса вдохнули в цветущее тело Алексея всю свою силу и гармонию…Бабка Анфиса стала совсем старая и почти слепая. Тем не менее, телесная немощь не мешала Анфисе иметь прекрасную, добрую душу, призванную безумно любить своего правнука. Это единственное, что держало ее на этом свете. Все двадцать лет Алешкиной жизни бабка подходила к кровати засыпающего внука и крестила его, целуя его на сон грядущий. Она жила ради него, но четко понимала, что есть сила, которая не нуждается в ее помощи, но нуждается в добром сердце человека. И все же она любила Алешку каждой частичкой себя, каждый ее седой волосок тянуло к нему, а душа старой Анфисы всегда разговаривала с Алешкиным сердцем…