Всеволод Крестовский - Очерки кавалерийской жизни

Но вот последний рекрутик, конфузясь, неловко как-то выпил свою «крышку». Все люди примолкли, переглянулись между собою и вдруг…

— Покорнейше благодарим, ваше-ско-родие! — веселыми и довольными голосами несется дружный крик из толпы, а затем сейчас же:

Около получаса продолжается пение разных, наиболее излюбленных песен. Офицеры все сидят на крылечке, а тут же рядом, на чистом воздухе, кипит самовар и денщики, звеня ложечками, наливают душистый чай в стаканы.

Солнце садится, и в тихом вечернем воздухе вьются целые столбы лесной мошки, предвещая назавтра ясную и жаркую погоду. Лес начинает кутаться в тонкую сизоватую дымку, а по верхушкам сосен еще скользят и искрятся лучи заката, обливая горячим красным светом всегда и без того красноватые сосновые стволы и сучья. Птицы замолкли, только один черный дрозд выводит еще время от времени свой мелодический высвист где-то в густых ветвях ближнего дерева, да голенастые аисты, слетевшись в свои гнезда на сон грядущий, топочутся в них, помахивая крыльями и высоко задрав кверху красноносые головы, производят своими клювами какой-то странный, но не лишенный мелодичности звук, сначала медленный, разделенный, потом все ускоряющийся и наконец переходящий в частую дробь, которая очень похожа на звук деревянной трещотки.

Но — чу!.. Резко и громко раздаются по лесу звуки трубы, играющей людям «Сбор» на вечернюю кашицу, И вот идут они вольными группами — кто с котелком, кто с миской, с кувшином или с бадейкой, и у каждого в руках своя деревянная ложка и своя порция хлеба, идут, мелькая меж кустов белыми кителями, которые то там, то здесь вдруг принимают на мгновение розовый тон, когда случайно ударит на них косвенный луч, прокравшийся между стволами. Веселый и разнообразный говор сопровождает эти группы. Кто-то рассказывает, жестикулируя руками, должно быть, очень смешное, потому что взрывы смеха то и дело раздаются в одной из удаляющихся кучек. В другой кучке кто-то с кем-то считается за какие-то провинности. В третьей — одинокий голос чувствительно выводит высоким фальцетом заунывную песню про то, как «собачка верная, зверек, завоет у ворот». Люди спускаются с горы к берегу озера, где выкопана в земле эскадронная кухня, прикрытая с трех сторон навесом, устроенным в виде шалаша из еловых ветвей, камыша и хвороста. Едкий белый дымок выбивается и струится из-под навеса, а вместе с его запахом в тихом, безветренном воздухе распространяется также и вкусный пар от крупяной похлебки с лучком, с перцем, с картофелем и с поджаренными шкварками из свиного сала.

Отдельными группами привольно раскидываются люди на зеленой лужайке и начинают свой ужин. Речи почти совсем утихают, и слышится лишь одно смакование. Не едят только трое: кашевар, дежурный унтер-офицер да трубач — они потом поужинают себе на просторе, а теперь у каждого своя забота: кашевар в белом фартуке то и дело мешает горячую похлебку большим деревянным уполовником да подливает охочим едокам, которые подходят к нему со своими посудинами, прося прибавки; унтер-офицер наблюдает за тишиной и порядком, а трубач время от времени наигрывает разные кавалерийские сигналы.

— Это какой сигнал? — наставительно, экзаменаторским тоном, спрашивает старослуживый дядька у двух племяшей-рекрутов.

— Это, дяденька, должно статься, «направо»! — неуверенно ответствует один из них.

— Где ж тебе «направо»?! «Направо» будет вот эдак: «левый шенкель приложи и направо поверни», — вразумительно подпевает дядька. — Вот тебе «направо»! А это — сам слышишь — это во как: там, там, та-ти-там! там, там, та-ти-там!

— Это, дяденька, «еплояда», — оскаливаясь широкою улыбкой, замечает другой рекрутик.

— Эва, куда хватил! Еплояда — та совсем иначе!.. Амплев! — возвышая голос, поворачивается он к трубачу: — Трескани-ко племяшу еплояду! Пущай поучится!

Трубач играет деплояду.

— Вишь, она как! Понимаешь? А это: там, там, та-ти-там! Это — наступление пополуэскадронно, после чего атака врассыпку бывает на антилерию аль на стрелков.

Трубач играет сигнал «повзводно налево кругом».

— А это что? Знаешь?

— Знаем, дяденька, знаем! — подхватывают враз оба рекрута. — Это значит: «Антон козу веде, бисова коза нейде — иды-ж»!

— Верно! — соглашается наставник. — Эта Антонова коза, братцы, самый что ни на есть ледащий сигнал, потому он к неприятелю спиной поворачивать повелевает! И ты его не моги любить!

— А коли начальство так укажет?

— Указ — это особь статья! Укажут, так сполняй, а сам по себе ты все ж таки любить его не моги!

— А почему? — наивно спрашивает один из племяшей.

— А потому, что вашего брата ноне не бьют, так вы и не знаете, что означает спину подставлять. У тебя, к примеру сказать, где хрест-ат? На груди аль на спине болтается?

— Известно, на груди, дяденька.

— Вот то-то же и оно! И для того, что у тебя хрест на груди, ты и есть православный воин, — философствует дядька. — Потому в Писании сказано есть: «сим победиши» — это означает, что хрестом ты неприятеля одолеешь, а как хрест у тебя на груди, так, значит, и ломи на неприятеля грудью, а покажешь ему спину — он тебе ее пулями горячими и вспишет! Понимаешь?.. Потому-то вот, еплояду и вобче всякое наступление уважай, а Антонову козу не моги любить!

Кавалерийские сигналы, к которым слова были некогда сочинены знаменитым кавалеристом — графом Дмитрием Ерофеевичем Остен-Сакеном, солдаты у нас заучивают вообще довольно скоро, чему способствуют, с одной стороны, именно слова, обращающие сигнал в подобие пословицы или песни, а с другой стороны — самая система обучения, коль скоро она ведется таким образом, что в свободные минуты (как, например, во время обеда или ужина) трубач постоянно наигрывает сигналы на трубе, а опытные солдаты, заставляя молодежь вслушиваться в звуки, учат ее с голоса словам и объясняют при этом значение каждого сигнала. Таким образом, обучение, не имея, так сказать, казенного, принудительного характера, идет как бы само собою, исподволь, незаметно, и глядишь — рекрут, поступивший в полк в марте месяце, к весеннему кампаменту знает уже аллюрные и поворотные сигналы, а к осеннему сбору изучение его простирается и до знания всех вообще сигналов, которые необходимы собственно солдату. Но замечательно при этом, что большую часть сигнальных слов солдаты переиначили совсем по-своему, как, например, эту же самую Антонову козу и многие другие, где дан у них полный простор своеобразному и не всегда скромному юмору. Эти последние сигналы заучиваются еще скорее и охотливее.

— Смирно!.. — раздается вдруг команда дежурного унтер-офицера, который, заприметив в кустах подходящего к кухне эскадронного командира, спешит к нему с форменным рапортом, что к ужину, мол, имеется такая-то похлебка на столько-то человек, столько-то фунтов крупы, масла столько-то и проч.