Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 1

Главное же, что безвозвратно проиграла Германия за время наступления русских, — это не территория, не сотни тысяч немецких солдат, убитых на полях Подмосковья (фон Зигель, чтобы не расстраивать себя, даже мысленно не повторял фактической цифры потерь). У Германии пошатнулся авторитет: теперь любому ясно, что молниеносная война не состоялась, что непобедимый вермахт можно бить, да еще как.

Конечно, еще рано утверждать, что война проиграна. Нет, она обязательно закончится победой Германии, но когда?

А тому, что сомнения в победу вермахта вкрались в душу маловеров, доказательств сколько угодно. Даже Свитальский и Золотарь затаились, выжидая! А уж им-то, казалось бы, только и оставалось в жизни, что уповать на Германию: бывшие петлюровские офицеришки, промотавшие по кабакам награбленное, кому они будут нужны, если вермахт проиграет войну?

Много можно привести примеров неверия в мощь вермахта, много…

Но теперь (слава богу!) в сводках уже нет истеричности, меньше воспевается и подвигов одиночных солдат. Это верный признак улучшения обстановки.

Может быть, скоро и стабилизируется фронт?

Однако отец пишет, что фон Бок и фон Лееб жалуются на свое здоровье. Еще два командующих… А полководцы, как известно, жалуются на здоровье лишь в том случае, когда ими недоволен верховный, когда они точно знают, что стоит промедлить и… последует сильнейший пинок, нацеленный пониже спины. Ссылка на болезнь — крохи сахара, которыми верховный разрешает подсластить очень горькую пилюлю.

Лично он, фон Зигель, только сочувствует всем этим генералам, не больше. Для него их вина бесспорна: на то тебе и власть большая дана, чтобы с тебя спрашивать по полному счету. Не оправдал надежд? Вот и получай!

Взять фон Лееба. Ему было приказано стереть с лица земли Ленинград, а он застрял, увяз в его пригородах, ограничился лишь бомбежками и артиллерийским обстрелом. Разве так он должен был действовать? Конечно, нет! Положи десятки, даже сотни тысяч своих солдат, но выполни приказ!

Хотя в России на каждом шагу натыкаешься на неразрешимые загадки. Вот он, фон Зигель, должен обеспечить полный порядок в своем районе. Словами приказов, силой оружия или страхом смерти, но обеспечить.

А как обеспечишь, если не знаешь, если не можешь даже предположить, о чем думает русский, мимо которого пронеслась твоя машина? Согласен, как и полагается, за несколько метров до нее русский обнажил голову, склонил ее в поклоне. Из покорности сделал все это? Из страха? Скорее всего ни то, ни другое. Лично он, фон Зигель, готов биться об заклад, что русский прячет глаза, чтобы сохранить в тайне свои мысли.

Всё загадка в России. Сплошная загадка. Как снег прячет не только кочки и ямины, но и человеческие трупы, так и смиренный поклон почти любого русского не что иное, как искусная маскировка.

Да, в районе за последние два дня не было ни одного поджога, ни одного нападения на солдат вермахта или полицейских. Однако из этого вовсе не следует, что здесь установлен настоящий порядок: сегодня доложили, что бесследно исчезли еще пять солдат из тех, которым по делам службы надлежало проследовать через район. И это легко объяснимо: здешние солдаты и полицейские чины с наступлением сумерек сидят в казарме или дома, вот и не исчезают.

Правда, гебитскомендант склонен причину исчезновения этих солдат видеть в некотором упадке дисциплины, вызванном временными неудачами на фронте; считает, что они дезертировали. А, позвольте спросить, куда дезертировали? Разве не глупо думать, будто какой-то немецкий солдат надеется проскользнуть незамеченным через Россию да еще половину Европы?

Нет, господин гебитскомендант, подождем лучше до весны. Как сказал тот полицейский из Слепышей, весной снег стает, и тогда многое тайное станет явным.

Ох уж эти русские снега!

Все-таки Опанас Шапочник — хороший старший полицейский, его владения, пожалуй, единственные в районе, где нет грызни между полицейскими чинами. За три месяца ни одной жалобы, все приказы выполняются точно и в срок.

Хотя хорошо это или плохо, что нет грызни? Скорее — плохо: где нет свары, неизбежно наступает единение, значит, копится сила.

Завтра же брошу кость, пусть перегрызутся, пусть меж них родится недовольство друг другом, пусть их постоянно гложет черная зависть. Как у Свитальского с Золотарем.

Фон Зигель даже усмехнулся, вспомнив, с каким воодушевлением два бывших петлюровца, мнящие себя столпами будущей местной власти, наговаривают друг на друга. Не только о том доносят, что сказал или сделал коллега, но и что, возможно, думает.

А почему так старательно друг на друга наговаривают? Потому, что один стремится поплотнее усесться в кресло начальника, а другой ночей не спит, себя в том кресле видит.

Он, фон Зигель, щедро авансирует обещаниями того и другого.

Что бы такое и кому из полицейских в Слепышах пообещать? Только одному, кому — безразлично. Узнать фамилии, выбрать одну и поманить ее владельца пряником.

Довольный, что нашел ловкий ход, фон Зигель написал на листке бумаги, где значилось все, что следовало сделать завтра: «Сообщить, что полицейский такой-то за особые заслуги (не называть какие!) представлен к награде. Возможно, это будет медаль».

Угрюмая, злая тишина повисла в землянке, когда пришел Афоня и рассказал подробности гибели Павла. Не потому, что напугала смерть товарища: она на войне, да еще во вражеском тылу, — дело обыденное. Кровно обидело и разозлило то, что от руки последнего труса и не в бою, а при случайной встрече погиб Павел.

Помолчали. Потом Григорий с Юркой заспорили, даже поссорились. А из-за чего? Оба требовали немедленно казнить убийцу, но Григорию непременно подавай суд и все прочее, а Юрка это считал излишним:

— И чего с ним цацкаться? Суд — это уже признание, что того гада за человека считаем. А он — бешеная собака, которую нужно немедленно просто убить!

Конец спору положил Каргин. Он долго терпел перебранку, а тут хлопнул ладонью по столу и сказал так властно, что приятели сразу угомонились:

— Поорали — и хватит!.. Почему погиб Павел?.. Вас спрашиваю.

— Случай… Судьба такая глупая, — буркнул Григорий.

— Случай! Судьба! — передразнил Каргин, начавший злиться. — Эту самую судьбу я вчера по всему лесу видел. Наследили, будто гонки лыжные состоялись!

— Зимой завсегда след остается, — стал закипать и Григорий. — Не ангелы мы, а люди, по земле ходим!

— С головой ходить надо!.. Как у нас на Урале охотники к своим потаенным удачливым угодьям ходят? Перед метелью или в снегопад. Чтобы следы сразу замело!.. И еще елочку за собой тащат, лыжню заравнивают!.. Вот так-то…

Возразить нечего. Лишь Петро спрашивает: