Иван Чигринов - Свои и чужие

— А с той стороны, от спиртзавода? — спросил Нарчук

— А там охраны пока нет. Возле жандармерии в гостиничном дворе стоит пулемёт с прислугой, видно, под обстрелом находится и мост на Жадуньке, и дорога мимо спиртзавода на Белую Глину.

— А как ты заходил в Крутогорье?

— Со стороны Прусина. Кстати, по той дороге, что ведёт от городского кладбища, тоже свободный въезд.

— Ну, а там кто?

— И это скажу, все скажу. — Черногузов догадался, что имеет в виду Митрофан Нарчук. — Военным комендантом города стал некий Гельбах. Курт Гольбах. Начальником оперативной группы ЕЛ — Ганс Рихтер. Бургомистром поставлен Борисович. Полицией командует Жмейда и Рославцев.

— Откуда же они объявились в Крутогорье? Хотя что я говорю — Рославцев-то, кажется, все время оставался в городе. А Жмейда?

— Сидел, теперь вернулся откуда-то.

— А ещё кто в полиции служит?

— Зуммер, Радзевич, Ветров.

— Это что, повар?

— Да.

— Ну и гады!

— Оказывается, ждали своего часа. Теперь повыползали.

— Ничего, это ещё не их час. Их час пробьёт, когда за все расплачиваться придётся. Ну, а что слышно про подпольный райком?

— Ничего. Правда, люди говорят, что в Мошевой будто бы казнены председатель сельсовета Рыгайла и председатель колхоза из Дубровки Ефременко.

— Они ведь тоже входили в состав подпольного комитета. — Нарчук долго думал, потом решил: — Надо нам, Павел Егорович, скорей возвращаться на место. Что-то мне не очень все это нравится.

— Но я точно знаю, что в городе уже действует группа комсомольцев. Возглавляет Владимир Винников.

— Знаю, знаю его. Кажется, десятилетку в этом году кончил.

— Собрал группу какой-то командир, вроде бы из штаба тринадцатой армии. Но сам он уже погиб. Посреди Избужара, на улице, подорвал гранатой вражеский мотоцикл и погиб.

— Словом, пора на место, Павел Егорович, События торопят нас….. Разумеется, Митрофан Нарчук сильно переживал развал отряда. Он стал ещё молчаливей и как будто недоверчивей. Но партизанам, которые остались с ним, казалось, что командир просто перемогает болезнь.

Нарчук не стал мешкать с отходом в Забеседье. Отправились, едва наконец ему полегчало и он снова смог ходить.

В заповедный лес, что захватил вдоль Беседи широкое пространство от Ботаева до Веремеек, — а за Веремейками тоже громоздился сплошной лес, отступая порой во все стороны на километр-другой от селений, чтобы хоть немного дать развернуться крестьянину на поле, — Митрофан Нарчук и Степан Баранов, который со своей группой появился на стоянке в самый последний момент, привели всего семь человек. На далёкой боровине, посреди былого печища, где когда-то местный люд гнал из бересты дёготь, изнурённые и заросшие партизаны, которые стали похожи на запущенных деревенских мужиков, сразу же принялись копать землянку. Из квадратной, по четыре сажени каждая сторона, ямы время от времени взлетала вверх, рассыпаясь на мелкие комочки, почерневшая старая земля. А на муравейнике лежало исподнее бельё, чтоб муравьи истребили тем временем вшей.

Здешние места были целиком под немцем. Даже робкими вспышками в темноте уже не подавал о себе знака фронт. На былой фронтовой, а затем прифронтовой территории размещался уже чуть ли не третий эшелон вермахта с его складами, мастерскими, аэродромами, большими и малыми штабами, госпиталями, домами отдыха и всяческими тыловыми службами; по городам и деревням стояли охранные гарнизоны.

Признаться, Чубарь не ждал, что ему снова придётся идти за линию фронта, бывшему к тому времени уже за Десной. (На карте, лежащей на столе, который обступили со всех сторон командир отряда Карханов, комиссар Богачёв, начальник штаба Веткин и он, Чубарь, был обозначен самый далёкий излучистый изгиб фронта, который начинался внизу от Мелитополя и шёл вверх между Сумами и Курском; а на московском направлении уже и определить было трудно, какие города и населённые пункты оставались советскими, кроме самой столицы — столько было начерчено тут разных условных знаков в виде подков и штрихов…) Оно и понятно — Чубарь был случайным человеком в отряде, к тому же специальном, разведывательно-диверсионном. Но его вызвали в штаб и поручили ответственное задание.

Чубарь сперва с недоверием отнёсся к заданию, казалось почему-то, что его таким образом все-таки устраняют из отряда.

Помочь двум арестованным в Мошевой председателям партизаны не успели. Опоздали. Когда в Мошевую пришла группа, выделенная Кархановым, Рыгайла и Ефременко были уже мертвы.

Чубарь надеялся, что после такого дела Патолю станут судить. Но надеялся напрасно. Того только выгнали из отряда.

Чубарю хотелось остаться на месте, теперь он знал Поцюпу, был знаком с хромым Шандовым, наконец, знал о том, что где-то в Забеседье находится подпольный райком…

А Шпакевич, наоборот, не желал расставаться с Чубарем. Чуть ли не два дня кряду он уговаривал Родиона, чтобы тот не отставал от спецотряда. При этом Шпакевич брал только одним — не вечно будет стоять такая погода, придут холода, потом совсем ляжет зима, а зимой… Словом, зимой не всякому зверю находится укромное местечко в округе, не то что бездомному человеку. Не иначе Шпакевич докучал этим и командиру отряда Карханову, потому что тот, встретив Чубаря, спросил:

— Как вы решили? С нами останетесь?

— Ещё не надумал.

— Так думайте. Мы простоим здесь не больше недели, а потом двинемся дальше. Я не настаиваю, чтобы вы шли с нами. Я уже говорил это. Но и отказывать вам не стану.

Тем не менее и в конце условленной недели в Чубаревой голове ничего не прояснилось. Когда он начинал думать об этом, саднило в душе, будто он действительно изменял кому-то, решаясь снова уйти далеко от Веремеек.

Со временем он наконец понял, откуда такое ощущение: от бездеятельности.

А пока Чубарь маялся, благо условия позволяли — его никто не подгонял и не прогонял. Правда, иной раз он чувствовал неприятную тяжесть, однако это быстро проходило, достаточно было вернуться из очередного задания Шпакевичу, как все становилось вроде бы на место.

Вот и теперь сомнения недолго мучили Чубаря — тем более что скоро появился Шпакевич, за которым ходил куда-то тот самый партизан, что сопровождал накануне Карханова с Чубарем в Кулигаевку к Сидору Ровнягину. По всему было видно, что он приставлен к командиру отряда. Широкоплечий, крепкий и, судя по всему, вышколенный жизнью адъютант по фамилии Князев, казалось, не двигался, а мгновенно и почти незаметно перемещался с одного места на другое. Он никому не мешал своим присутствием, будто и вправду его не было рядом. И вместе с тем, как говорится, способен был вдруг возникать из воздуха. Это Чубарь заметил ещё тогда, как они ходили в Кулигаевку. Но в тот раз подобные свойства можно было объяснить глухой темнотой, которая способствует разным превращениям, помогает человеку делаться одновременно видимым и невидимым. А теперь стоял белый день. Значит, Князев действительно довольно успешно использовал свой прежний опыт в должности адъютанта командира отряда, но могло быть и иначе — он приобрёл такие качества за время пребывания в партизанах, где приходилось приспосабливаться ко всякому.