Аркадий Первенцев - Кочубей

Из комнаты вышли почти все. Эфенди, потребовав корыто и кумган, торопливо обмыл обгорелый труп Айсы. Голый Айса чернел на лавке с вытянутыми по бедрам руками. Глаза Айсы, такие всегда веселые и быстрые, были выколоты. Можно было не закрывать ему глаз. Эфенди улыбнулся уголками губ, но, вспомнив, что усмешка может стоить ему жизни, принялся быстро шептать молитву.

Эфенди приказал подать чахун. Чахун — длинный мешок из белого атласа — ему понравился. Похороны обставлялись богато, и эфенди почуял заработок. При помощи двух черкесов, случайно исполнявших обязанности муэдзинов, эфенди втиснул в атласный мешок труп и завязал оба конца чахуна священными узлами. Больше никто не увидит лица покойника.

Внесли высокие носилки, похожие на кровать. Носилки на скорую руку смастерили плотники бригады. Айсу положили на носилки. Поверх чахуна полагалось набросить шелковые ткани, как требовал закон погребения. Эфенди осторожно напомнил об этом, так как все положенное поверх чахуна по праву должно было принадлежать ему. Вошли Батышев и Пелипенко. Пелипенко приблизился, тихо ступая на носки, и накинул на покойника шелковое знамя, вышитое золотыми буквами. Знамя, последний дар бригады, должно было пойти с Айсой в могилу.

Эфенди толкнул Ахмета.

— Саро ́, который придет за душой Айсы, не любит красного цвета.

Хитрый старик настойчиво требовал убрать знамя и укрыть покойника пестрыми шелками и бурками. Ахмет схватился за кинжал.

— Молчи! — прошипел он. — Саро ́ — черный, значит, он любит красное. Хочешь лежать, как Айса?

Отодвинулся эфенди, начал тихо бормотать главу из Корана. «Надо молчать и наблюдать», — решил он.

Две женщины положили поверх красного шелка белые и голубые цветы. Эфенди понравилась женщина со светлыми волосами. Он потушил неугодные богу мысли, и сердце его ощетинилось. Погребение не должно оскверняться женщинами. Только жена может здесь находиться, и то если она стара и не возбуждает желаний. Потом черкесы поспешно раздвинулись, и по просторной дороге прошел к телу Айсы джигит, ростом почти в два раза ниже ханоко. Он был обвешан оружием, как абрек, и висел за спиной его башлык цвета крови. Джигит принес покойному золотую шашку невиданной чеканки. Понял эфенди: такой богатый дар доступен только великому пши урусов.

— Хороните побыстрее, даю три часа, — приказал джигит, не обратив никакого внимания на старика в чалме хаджи. — Покровский жмет. Я, может, на кладбище прискачу.

Близко гремели орудия. Высоко приподняв на вытянутых руках носилки, шли соратники Айсы, джигиты бригады Кочубея. Носилки плыли, не шелохнувшись, над головами партизанской сотни, ведущей коней в поводу. Тихо уходил Айса в свою последнюю саклю, а удивленный эфенди устал подсчитывать бесконечные звенья, провожающие товарища, павшего от руки ханоко.

Далека грунтовая вода в здешних местах, и глубокая получилась яма. У могилы, выстроившись в шеренги, молча стали друзья покойного. Фронт шеренг был повернут к востоку. Эфенди совершил обряд жиназы, и впереди эфенди не было никого, кроме Айсы. Левее желтых бугров выброшенной из могилы земли распахнулась сочная бузина, наклонив агатовые зонты своих гроздьев.

Эфенди читал Коран. Ахмет загоревшимся взором следил за тем, как на правый фланг шеренги вышел командир бригады и снял шапку.

Начался даур — последний обряд перед опусканием тела в могилу. Черкесы образовали круг. Плотно, плечом к плечу, стояли всадники особой партизанской, на спины ниспадали башлыки, и казалось — на зеленую землю лег массивный багряный обруч.

Эфенди опустил ладони на темную книгу Корана и склонил голову. На Коран старший родственник покойного должен был положить деньги. Ахмет опустил на Коран кожаный мешочек и произнес: «Тысяча». Священнослужитель был вознагражден за страхи и оскорбления. Он еле держал Коран в своих дряхлых руках, так тяжел был дар Ахмета.

«Золото, — мелькнула в голове эфенди алчная мысль. — Тысяча золотом».

Он быстро приступил к обряду. Коран с золотом обходил круг. Эфенди каждому черкесу даура давал в руки Коран.

— Вручаю Коран и тысячу, — говорил он.

— Возвращаю Коран и тысячу, — отвечали ему. Таких вопросов и ответов было не меньше двухсот. Таков закон даура.

Когда Коран дошел до Ахмета, он отдал Коран эфенди, взял мешочек и оглядел всех быстрыми угольными глазами. Ахмет должен был распределить деньги среди участников даура, а большую часть пожертвовать эфенди. Ахмет медленно развязал ремень кожаной сумки, уловив алчные взоры эфенди, высоко воздел правую руку с тяжелым мешочком. Левой поднял полу черкески и скосил немного глаза, чтобы не ошибиться. Сверху в полу Ахметовой черкески полились блестящие, точно золотые капли… маузерные патроны. Это был подарок для первой сотни от комиссара, венок на могилу Айсы, — патроны из прикумского города Святой Крест.

К Ахмету подходили, он вручал им боевые патроны в память отважного друга Айсы. Эфенди, пораженный кощунственным нарушением обряда, хотел уйти. Ахмет выразительно взглянул на него, и старик точно присох к месту. Опустили Айсу, повернули сердцем к востоку и забросали сухою курсавской землей. Эфенди громко, раздраженно выкрикивал слова хутбе, чтобы умиротворить злого сард, производящего расчеты с покойником.

Ахмет, прослушав хутбе, вышел вперед. На нем была дорогая шашка, положенная на чахун Айсы Кочубеем и перешедшая по праву к живому другу. Мертвые в оружии и ценностях не нуждаются.

Эфенди слушал речь Ахмета, и снова страх вполз и уцепился за его сердце.

— Эльбрус никогда не будет черным, так и душа Айсы, — сказал Ахмет. — Учку-лан-река и Уллу-кам-река дают белую воду Кубань-реке, а после вода Кубань-реки делается желтой. Почему же мутной стала вода? Принесли Джелан-кол и Аман-кол глину от Бычесуна, великого черкесского и кабардинского пастбища. Разные реки текут в Кубань, чистые и грязные, разных людей имеет черкесский народ: имеет таких хороших, как Айса, и таких дурных, как Мусса и ханоко. Больше хороших, чем плохих. Ушел Айса один, придет сто таких, как Айса. Кто скажет — это не так? Если осел нагнется и утолит свою жажду в Кубани, разве от этого станет в реке меньше воды? Разве испугается Кубань осла и потечет обратно в крутые ущелья Учку-лан-реки и Уллу-кам-реки? Нет. Не повернет назад черкесский народ, пусть уйдут из головы ханоко такие мысли. Черкесский народ знал Магомета Дерев и знал Махмута Кушкова. Магомет Дерев продал черкесов русскому царю за большой табун лошадей, и ему поставили памятник в ауле Блечепсын. Махмут Кушков был абрек, он заряжал маузер против всех князей, и русских и черкесских, и ему не поставили памятника. Махмута Кушкова убил в спину князь Шагануков. Кто помнит, чтобы тем, кого убивают князья, ставили памятник? Почему погиб Магомет Кушков? Магомет Кушков погиб потому, что он был один. Почему погиб Айса? Его завлекли одного и убили. Ой, как нехорошо одному, даже пусть он будет орел. Но пусть ханоко убьет нас, а?