Аркадий Первенцев - Кочубей

В ночь под 8 февраля 1919 года по пути на село Раздолье шел плечистый казак, закутанный башлыком. Хлопали полы черкески. Колотился по бедру маузер. На плечах он нес человека.

Вырвал у смерти кочубеевского комиссара Старцев Михаил, коммунист с пламенной душой, доказавший на великом примере чувство человеческой дружбы. Замели бы прикаспийские пески комиссара, и кто бы угадал через два десятка лет кости Василия Кандыбина в груде черепов и желтых позвонков, которыми до сих пор богат тот путь великого исхода.

…Когда у деревянного тротуара кривой улочки астраханского форпоста свалились пораженные тифом и лишениями два комиссара, трудно было определить в них еще живых людей. Они спали в неглубокой канаве, полузаметенной снегом.

По улицам ходили санитары, подбирали обессиленных людей, дотянувшихся до Астрахани, направляя их в госпитали, больницы, тифозные бараки.

Кандыбин услышал голос. Говорила женщина.

— Здесь лежат два человека, люди, — сказала она и равнодушно пошла вдоль улицы. Она была в шинели, с повязкой Красного Креста.

«Человек, — шевельнулось в уме комиссара. — И это мы — люди…»

Кандыбин не мог пошевелиться, не мог окликнуть женщину. Кандыбин не мог говорить: уже пять суток он не пил воды, не ел и поддерживал существование свое щепотками снега, вталкиваемого ему в рот другом, заразившимся от него же, от Кандыбина, тифом.

Кандыбин опрокинулся на Старцева и снова потерял сознание.

Очнулся он от встряски. Его обронили на мостовую. Он вывалился из парусиновых носилок. Санитар поскользнулся и упал. Отряхиваясь и ругаясь, он приподнялся. Кандыбина поднимала знакомая уже женщина в шинели.

— Колченогий, — незлобно поругивала она санитара, — а еще мужик, а еще небось за девчатами…

— Наталья! — медленно, по слогам вымолвил Кандыбин. — Наталья! — повторил он, чувствуя, что челюсти его не двигаются.

Женщина услышала больного. Оправила на нем шубу, нагнулась. Комиссар увидел мягкие синеватые глаза Натальи.

— Комиссар, — улыбнулась она, укоризненно покачав головой. — Ишь, как тебя выпотрошили. На носилки тебя втягивали — узнала, и знаешь, по чему? По шашке. Как это ты сберег?

— Это Мишка… Шуба тоже его… Где Старцев?

— Старцев?.. Ну и дружки! — покачала головой Наталья. — Тот тоже. Только разлепил глаза: «Где Васька?» Ну, тронули!

Наталья пошла впереди, изредка оглядываясь. Она заложила руки в карманы, и в ее колыхающейся походке было и что-то мальчишески-ухарское и женственно-нежное. От далеких Кирпилей до Волги прошла эта простая казачья девушка. Не было ничего удивительного, что живой и здоровой шагала она по окраине незнакомого ей города. Она тоже ничему не удивлялась. Наталья делала нехитрое, но великое дело, сама не сознавая величия своих поступков. Скажи ей об этом, она, пожалуй, и обругает.

— Беляночка, — прошептал комиссар прозвище, данное ей ранеными курсавского госпиталя.

Кандыбин прикрыл веки. На лицо упал свет. Сквозь оловянные тучи сурового приволжского неба продралось что-то веселое, лучистое, живительное…

Кочубей принял бригаду. Отбросив конную группу генерала Бабиева, пытавшегося перерезать надвое армию у Черного Рынка, Кочубей, лихо загнув правый фланг арьергарда, не заходя основными силами в Кизляр, вышел в пустыню.

Будто оживший в привычном шуме сражений, Кочубей скакал в голову бригады. В обозах, в туго увязанных бричках везли вино и фураж. Комбриг был доволен и молодо отвечал на ликующие крики сотен. Разве мог ураган побороть крылатую человеческую радость? С Кочубеем — Рой, Батышев, адъютант Левшаков, Володька. Разметывались гривы и хвосты лошадей. Зябли, коченели конечности.

— У, яка вьюга! — ежился Кочубей.

Володька подъехал с наветренной стороны. Комбригу стало затишней. Полез за пазуху Володька, вытащил теплую от мальчишеского здорового тела колбасу, толкнул командира.

— Ты шо? — повернулся Кочубей.

— Батько, пожуй малость, — предложил смущенно Володька.

— Як же так?! Вот шпингалет! Не надо, шо ты! — отнекивался Кочубей. — Сам голодный.

— Батько, ты очень худой, — упрашивал Володька, тыча комбригу колбасу, — тебе после тифу надо поправляться.

— Вот грец, мабуть, шо так, — согласился комбриг. — Давай, давай, только по-божескому поделим.

Переломив кусок на две равные части и отдав половину Володьке, обернулся:

— Левшаков, колбасы хочешь? Левшаков подъехал.

— Вы кликали, товарищ командир?

— Колбасы хочешь?

Адъютант вначале ухмыльнулся столь несвоевременной шутке. Вздохнул, глотнул голодную слюну. Вспомнил круги украинской колбасы, шипевшей и потрескивавшей на сковородке. Выбросил давным-давно сковороду адъютант. Комбриг что-то совал ему в руку. Он взял, недоверчиво понюхал. Да, это была колбаса, такая прекрасная, милая сердцу казака из черноморской станицы. Жевали. В рот попадал песок и скрипел на зубах.

— Где ж твоя зазноба, Левшаков? — полюбопытствовал комбриг, хитро подмигнув ему.

Известно было Кочубею о неудачной любви адъютанта к Наталье.

— Чего молчишь?

— Оторвались мы рано от баб… — вздохнул Левшаков.

— Говори громче, — нагнулся Кочубей. — Слышишь, яка вьюга… шо, ты горло простудил?

— Я говорю, рано мы от баб оторвались… Еще в Куршаве на холостое положение…

— Да яка ж она баба! Мост взяла, дралась, дралась, а ты все баба, баба! — озлился Кочубей. — Где ж она?

— Ушла с коммунистами в пески, когда пошел кизлярский отряд на Лагань.

— Ну, в Астрахани встретишь, — успокоил Кочубей, — свадьбу сыграем с музыкой. Только жаль оркестру перекувырнули с откосу. Придется занимать у командарма. — И затем серьезно: — Не горюй, Левшаков, у меня тоже горе. Настя-то осталась в Кизляре…

Наседал назойливый противник. Кочубей задержал бригаду, и в вое вихрей то сплетались, то рассыпались блестящие круги клинков, и с врагом перебрасывались скороговоркой зубастые пулеметы.

Рой, изучивший торопливую повадку кочубеевцев, пагубную сейчас, ускользнул от прямого удара, сохраняя людей и силы конского состава. Преследование накалывалось на боковые походные заставы, на боевую разведку. Редели понемногу звенья бойцов, и из списков бригады вычеркивал Рой того или другого. Не изменял начальник штаба старой привычке. Думал дать в Советской России отчет о каждом потерянном человеке.

— Што-то не вижу Свирида Гробового да Редкодуба, — беспокоился комбриг на привале.

Трещали костры, задуваемые ветром, свежевали прирезанных коней, и темными чурбаками забылись казаки, завернувшись в надежные бурки. Необъятен мир; сотни миллионов людей в его просторах; но здесь безмерно тяжело ощущалась потеря одного человека.

— Где ж Гробовой, Редкодуб? — мучился комбриг, ворочаясь; его обострившиеся скулы неподвижно чернели на беспокойном лице.