Аркадий Первенцев - Кочубей

— Подсудимый Иван Кочубей, — обратился председатель суда, — считаете ли вы приемлемым предложение верховного командования?

Подсудимый не отвечал. Вторичный вопрос подполковника также остался без ответа. Кочубей навалился на конвойного казака. Лица Кочубея не было видно. Поблескивала только его бритая голова. Кочубей был без сознания. Он не слышал ни обвинительного акта, ни вопросов.

Подполковник смущенно, точно извиняясь, развел руками. Сидевший в зале, во втором ряду, капитан Черкесов, начальник контрразведки, краснощекий плечистый здоровяк, выкрикнул:

— Что вы с ним нянчитесь? Нашли героя!

Полковник с сытым и неприятным лицом полуобернулся:

— Политику не понимаете, господин капитан, — наставительно сказал он. — Учитесь популяризации политических доктрин у большевиков.

— Мне бы его… Я б его уговорил!

Полковник понимающе улыбнулся.

— Чувство профессии, господин капитан! Понятно, понятно. И… похвально. Но не всегда так, не всегда. Политика требует ума, ума тонкого, такого… восточного, я бы сказал…

Заседание было прервано. Послали за доктором. Не нашли. Ввели городского зубного врача.

— Не делал я подкожных впрыскиваний. Не знаком я с дозировкой, — возмущался тот.

— Поучитесь на Кочубее, — подталкивал врача сопровождавший офицер.

— Я могу закатить столько, что вам придется судить мертвеца!

— Не волнуйтесь, господин доктор, — сказал Черкесов, исподлобья оглядывая его. — Делайте, пока вас приглашают по-хорошему.

Врач зашел за перегородку, открыл саквояжик, начал раскладывать на перильцах барьера несложный инструмент: коробку с рекордовским шприцем, флаконы с притертыми пробками, вату. Казак, оставив винтовку, засучил рукав Кочубею. Рука была желта, худа, безвольна.

Врач протер спиртом место, предназначенное для укола, двумя пальцами натянул кожу и вогнал шприц.

Кочубей приподнял голову. Расстегнутый ворот ситцевой сорочки обнажил волосатую костлявую грудь, покрытую багровыми пятнами.

— Шо вам ще от меня надо? — мучительно морщась, спросил Кочубей.

Подполковник повторил предложение. Капитан Черкесов, забыв о разнице в чинах и положении, навалился на сытого полковника.

Кочубей, медленно и тяжело дыша, с недоумением обвел глазами все это сборище, пришедшее полюбоваться на его муки. Он видел офицеров, людей, против которых бросал свои крылатые сотни, людей, борьба с которыми была задачей его буйной жизни. Жены их и то не были похожи на женщин — это были прежде всего «мадамы», как называл их Кочубей. Его сейчас окружили обломки мира, вызывавшего бурный протест его пламенной и целостной натуры.

Даже на стенах надменно напыжились хорошо известные ему генералы, неоднократно битые им, а здесь прославленные как герои… Кочубей попытался приподняться. Табуретка заскрипела. Председатель, начиная терять терпение, раздраженным голосом произнес:

— Последний раз, подсудимый, соглашаетесь ли вы принять предложение командования и сохранить жизнь?

На щеках Кочубея выступили красные пятна. Он уперся в табурет руками так, что хрустнули кости в локтях, и поднялся. Шагнул к барьеру, но, видно, не рассчитал своих сил, покачнулся и… повалился грудью на перегородку. К нему подскочили конвойные. Кочубей затряс головой:

— Не надо помощи! Геть!

Подмаргивая, подозвал подполковника:

— Подойди. Я на ухо, бо так соромно.

Подполковник, передернув плечами, настороженно приблизился к подсудимому.

— Еще ближе, еще, не укусю, — горячечно выдыхал комбриг.

Офицеры подхлынули к скамье подсудимых, оголив ряды стульев. Председатель суда, не совсем решительно подвинув к себе стул, сел и склонился к подсудимому, положив ему на спину руку. Кочубей привлек подполковника к себе, цепко, как-то по-кошачьи, схватил его шею.

— Отдаю тебе, стерва, все, шо могу! — выдохнул комбриг. Отхаркнулся и плюнул подполковнику в переносицу.

Колени Кочубея подогнулись, он рухнул на пол.

Кочубея везли на казнь. Вслед конвойной страже, по бокам и забегая вперед, провожали его жители-прикумчане. Впереди всех — удивленная, растрепанная старушка. Полушалок свалился с головы, и седые волосы выбились из-под чепца. Она бредет по пыльной обочине дороги, и в лице ее скорбь и ужас. Пожалуй, тридцатого провожает на смерть она, и первым был ее сын, большевик-матрос.

— Проклятые, он, боже ж мой! — кричала она, бросаясь под ноги лошадям. — Ой, проклятые, смертью живущие.

За ней причитали женщины, поднимали детишек над головами, чтобы запомнили дети образ знаменитого красного командира.

— Ой, проклятые, смертью живущие! — выкрикивала старуха, и юнкера боялись опустить на нее плеть.

Неслась густая пыль, поднимались высоко вихревые столбы. Дули в тот день сразу два ветра — туркестанский и черная буря.

Народ прибывал. Дорогу подводе прорезали плетьми.

Кочубей очнулся.

— Шо это голосят бабы? За покойником? — спросил он.

Терский казак, сидевший в задке, на соломе, повернулся и буркнул, не поднимая глаз:

— Голосят по твою душу, казак.

— Пусть не голосят бабы, — сказал Кочубей. — Я ше возвернусь и орлом покружу по степу.

— Не возвернешься, казак, — вздохнул терец и, упорно глядя на сапоги Кочубея, тихо попросил: — Тебе чеботы не потребны уже. Дозволь стянуть?

Кочубей перевел взгляд на ноги. Голенища собрались в гармошку, торчали голубые ушки, на передах потерлась кожа — это от стремян. Зачем нужны теперь сапоги Кочубею?

— Тяни, — разрешил он, шевельнув ногой.

Терец, оглядываясь, чтобы не видели юнкера конного конвоя, поплевал на ладони и торопливо разул смертника.

— Спасибо, казак, — поблагодарил он и начал разглядывать подошвы. — Эх, атаман, атаман, и под стать разве тебе такая обужа? — Черкнул по подошве черным и крепким, будто железным, ногтем. — Потребно уже подметки подкинуть. А на ногах у тебя были, как новые.

— Поперек песчаную степь перемахнул. Вперед и взад. Видать, время чеботам пришло, — утешил терца Кочубей.

Кляча уныло тащила дроги. Насмешкой над лучшим джигитом Кубани были эти, будто нарочно подобранные, нудные, мохнатые коняги…

Провода гудели. На откосе телеграфного столба была набита перекладина. Кочубея сняли с повозки и, поддерживая, повели к виселице.

Кочубей был наружно спокоен. Плотно сжатые узкие его губы чуть-чуть вздрагивали. Взгляд был блестящ и насторожен. Казалось, он примирился со смертью и невозмутимо шел к ней, но его тревожило, не подвох ли это. Может, еще что-либо придумал каверзный враг. Прискакали офицеры-марковцы и начальник контрразведки. Вошли в круг. Капитан Черкесов, бравируя, ковыряя в зубах и отплевываясь в песок, приблизился к виселице. Ветер сдувал фуражку, и он придерживал ее одной рукой.