Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2

— За доверие — спасибо… И если в разведку посылаете, то я хоть сейчас… А про дом — не надо.

— Да почему не надо-то? — окончательно вскипел Каргин.

— Они… Они убили маму. Меня забрали, а ее почти сразу же после этого и убили… Как больную, которая не может…

Не осилил Серега того, что должен был сказать, и замолчал. Какое-то время молчал и Каргин. Потом все же спросил:

— Тебе-то откуда все это известно?

Серега впервые промедлил с ответом. Этого было достаточно, чтобы Каргин понял: Юрка самовольно заглянул в те края или послал кого-нибудь. Обидело, возмутило не столько то, что Юрка сделал это самовольно, а то, что результаты разведки остались тайной для него, Каргина. Может, вся рота, и уже раз сто, обсудила данный житейский факт, а он, командир, сейчас впервые о нем услышал? Да и то случайно!

— Ты, боец Соловейчик, иди с миром, иди… А потатчику твоему… — Каргин замолчал, не найдя слов, которые смогли бы точно выразить весь гнев, обуявший его.

— Тут я, валяй, используй свою власть, — раздалось из-под лохматой ели, около которой Каргин разговаривал с Соловейчиком, а еще через три секунды — не больше — появился и Юрка.

— Подслушиваешь? — непроизвольно вырвалось у Каргина.

Только вырвалось, а он уже понял, что допустил непростительную промашку. Действительно, едва не пощечиной прозвучало это слово, и Юрка расправил плечи, глянул на Каргина уже не виновато, а зло, и зачастил:

— А кто, товарищ командир, дал вам право оскорблять бойца? Мало того, что тыкаете ему, как барин своему крепостному, вы его еще с головы до ног оскорблениями обливаете! Что, на этот район наша советская конституция уже не распространяется? Разве здесь уставы нашей армии уже не действуют?

— Ты полегче насчет конституции и уставов, — уже миролюбиво заметил Каргин, у которого, как только он глянул на разгневанного товарища и услышал его выкрики, сразу всплыло в памяти все, что довелось пережить вместе с ним; вспомнилось — и пропала всякая охота выговаривать даже за дело. И еще Каргин понял, что эта Юркина злость — игра, не больше. Юрка же не уловил перемены в настроении Каргина и продолжал с прежней напористостью:

— Почему их здесь нельзя вспоминать? Или только мне не дозволяется о них даже словом обмолвиться?

Каргин решил тоже включиться в игру, начатую Юркой, поэтому насупился до суровости, но не заорал, а сдавленно прошипел:

— А кто тебе, паразиту, позволил матюкать своего командира?

Обвинение Каргина могло иметь под собой реальную основу — распалившись, Юрка, случалось, и матюкался, не замечая этого, — и Юрка сразу сломался: заморгал глазами, даже покосился на Серегу, словно просил его подтвердить или опровергнуть обвинения Каргина. Но Соловейчик дипломатично смотрел только на ель, за которой еще так недавно прятался Юрка.

Не потому растерялся и сломался Юрка, что боялся наказания, — его испугало, обескуражило то, что, распалившись, он, похоже, сказанул такое, что больно задело Ивана, за которого он, Юрка, если потребуется, хоть сейчас на любое самое рискованное дело пойдет!

Растерянность Юрки была столь очевидной, что Каргин и вовсе оттаял и засмеялся, протягивая кисет:

— Присядем, перекурим? — И уже потом, когда они уселись на землю, усыпанную рыжими иглами: — Как же ты, дружок мой, осмелился пойти на такое дело? Подслушивать! И кого? Своего командира.

— Ей-богу, не подслушивал, ей-богу, все случайно вышло! — заверил Юрка, даже руку к сердцу прижал.

— Ну, кому врешь? — укоризненно спросил Каргин.

Очень неуютно чувствовал себя Юрка под вопрошающим взглядом добрых глаз Каргина, лихорадочно думал, как бы уклониться от прямого ответа, и тут увидел Серегу, напустился на него:

— Ты чего тут столбом торчишь? Радуешься, что с твоего командира стружку снимают?

Против ожидания Каргина, неоправданный выпад Юрки не породил у Сереги протеста. Он лишь так взглянул на Юрку, что Каргин понял: именно Юрка сейчас тот главный человек в жизни за которого Серега будет цепляться изо всех сил. И Каргин сказал:

— Нужно ли его сейчас гнать, если самое секретное при нем было?

— Тогда… Тогда и рта не смей открывать! — Юрка окончательно выдохся и, пытаясь собрать разбегающиеся мысли, стал просеивать между пальцами рыжеватые иглы, устилавшие землю.

— Хрен с ним, с подслушиванием, — пошел на уступку Каргин — на это мне наплевать. А вот за то, что разведку самовольно произвел и о результатах ее не доложил, — за это выговор в приказе получишь.

— Пойми ты, случайно мои ребята туда заглянули, случайно!

— Без твоего ведома будто? — вставил шпильку Каргин.

— Но ведь сведения-то не проверены? Одна бабка сказала — вот и весь источник информации! — продолжал Юрка, будто и не услышав ехидного вопроса. — Поэтому и не докладывал. Да и вообще, не с каждой же мелочью к начальству лезть, надо что-то и на себя брать?

— Беда, которая в семье бойца случилась, вовсе не мелочь, — отпарировал Каргин, нахмурившись. — Или еще что-то про запас держишь?

— В окрестных деревнях поговаривают, что фашисты на нас большую облаву готовят. Как ее? — Юрка взглянул на Серегу.

— Гроссфандунг, — немедленно подсказал тот.

— Точно, ее самую, — кивнул Юрка. — Чтобы об этом доложить, к тебе и шел, а ты…

— Хоть сейчас-то не ври, — поморщился Каргин и надолго замолчал. Сидел, курил и думал, думал. Наконец пришел к выводу, что слух о большой облаве — «утка» и рассчитан только на то, что, испугавшись, партизаны хоть на какое-то время прекратят свои активные действия, затаятся в лесах и болотах. А разве не это и нужно фашистам сейчас, когда каждая их дивизия позарез фронту требуется?

Да и не принято теперь оповещать врага о своем намерении, это раньше — при князьях разных — прежде чем войну начать, через гонца оповещали, дескать, «иду на вы». Теперь же все норовят неожиданно главный удар нанести. Чтобы с первого боя инициативой владеть.

Но мыслей своих Каргин вслух не высказал, он только молвил, вставая и рукой обивая со штанов соринки:

— Что ж, известим начальство и об этом.

Сказал и ушел, ни разу не оглянувшись. Тогда Юрка спросил о том, что волновало его все это время:

— Слышь, Серега, неужто я его?.. Как он говорит?

— Я к вашему разговору не прислушивался, — покривил душой тот.

Грозовая туча о своем приближении известила порывами холодного и влажного ветра, от которого зябко вздрагивали березы и тревожно шелестели листвой. Потом прогрохотал такой удар грома, что Григорию показалось, будто содрогнулась вся земля.

Громовые раскаты следовали один за другим, туча, искромсанная ослепительно белыми молниями, уже закрывала все небо, а дождя не было. Лишь несколько тяжелых капель уронила эта туча на Григория и его товарищей. Зато Петро, который появился минут через двадцать после того, как туча уползла дальше, был мокрым до нитки; вода, казалось, стекала с него ручьями.