Павел Кочегин - В небе полярных зорь

— Не смей! Не смейте стрелять! Он дойдет!..

Восклицание было таким страстным и повелительным, что если бы даже Комлев не уловил в нем русских слов, сомнений бы не возникло: так вести себя могла лишь непокорная русская душа.

Солдаты замешкались. А тем временем женщина, сказав что-то подростку, уже поднимала упавшего. И даже издали было видно, какого напряжения это ей стоило.

Подхватив несчастного под руки, они кинулись вслед за ушедшей колонной, подгоняемые собачьим рычанием и руганью конвоиров.

Через плечо Комлева эту жуткую картину наблюдал Мирзоев. Он был бледен, зубы выбивали нервную дробь.

Когда пленные скрылись, Мирзоев, опустившись на стул, прошептал:

— Наших провели.

Уже задернуты шторы, включен свет, а в комнате все еще стоит тягостная тишина. Покинуло всех возбужденное, приподнятое настроение. Застыл в неподвижности Комлев, уставясь глазами в одну точку. Мирзоев сжал челюсти так, что выпуклые скулы еще более обострились. Зубами бы перегрыз горло гадам! О чем-то задумалась Ранди. Никто и не притрагивался к наполненным рюмкам.

— С болота идут, в барак возвращаются, — нарушил молчание Эдгард.

О бараке номер семь, разделенном на мужскую и женскую половины, Комлев уже слышал от Бозора, а раньше — от Ранди. Это страшное место — могила заживо погребенных. Гоняли заключенных на убийственно тяжелые, осушительные работы. Из барака был только один путь — в трясину. Если не это, то смерть от истощения и разных болезней. Но сейчас рядом с ним сидит друг, который вырвался из этого места. Сегодня он увидел пленных, своих соотечественников, в окружении палачей. И стало больно, страшно больно за них...

— Поздно уже, — встав со стула, попрощался Эдгард, но, дойдя до двери, обернулся и, вздохнув, кивнул на окно:

— Что с людьми делают, что делают!.. Стал собираться и Оскар.

— Отдыхать надо лучше. Завтра буду приезжать за вами. — Оскар делал большие успехи в русском языке, старался объясняться по-русски. С грустной улыбкой пожав друзьям руки, через несколько минут ушли Мартин и Ранди.

Хмуро обронив: «Утро вечера мудренее», Комлев стал укладываться. Мирзоев последовал его примеру, но заснуть не мог. Слышал, как беспокойно ворочается с боку на бок Никита Кузьмич, видел вспыхивающий в темноте огонек его сигареты. Так прошло довольно много времени.

— Ты чего не спишь? — вдруг спросил Комлев.

— Разве уснешь? Машенька-артистка, Тиша маленький, Ванюшка... С ними в лагере был... О них думается...

— А ты спи, тебе завтра в дорогу.

Бозор не сразу понял смысл сказанных слов и со своей стороны пожелал:

— И вам не мешает уснуть. Скоро среди своих будем, с семьей встретитесь...

— Вот-вот, ты прав! Через несколько дней я встречусь с женой, с детьми. Когда, как не сегодня и думать об этом? А кто из тех, кого мы сейчас видели, доживет до подобного дня?

Комлев рывком сел на кровати и зло продолжал:

— Чем мы можем помочь? А может быть и можем? Но как? И риск...

— Никита Кузьмич!

— Ты стихи Адама Мицкевича знаешь?

Комлев лег навзничь, заложив руки за голову, и надолго замолчал.

Наконец Комлев снова заговорил:

— Нет, я должен попытаться что-то предпринять! Какой же я, к черту, коммунист, если оставлю в беде своих, не сделаю всего, что смогу!..

— Правильно, Никита Кузьмич! — воскликнул Бозор. — Надо будет с норвежцами посоветоваться, что-нибудь да придумаем.

— Что правильно? Ты утром поедешь с Оскаром, — категорически отрезал Комлев.

— Вы хотите, чтобы я оставил друзей?! Нет! Высказали то, о чем я много думал. И вы меня отправляете домой... Нет!

Комлев заговорил спокойнее, душевнее, но так же непреклонно:

— Это очень опасно, Бозор, и кто знает, чем все кончится. Один из нас должен вернуться.

Они спорили до тех пор, пока Комлев не согласился с доводами Бозора, и только под утро уснули. А вскоре были разбужены Оскаром.

— Хорошо отдохнули? — спросил он, входя.

— Прекрасно, — соврал Комлев.

— Ты бледный, — озабоченно посмотрел на него Мунсен. — Больной?

— Нет, здоров. Просто мы решили не ехать.

— Как не ехать?!

— Вот так, Оскар. Надо попробовать вывести пленных.

— О-о! — протянул Оскар. — Это трудно, очень трудно...

— Я знаю, что трудно, но надо! Просто ничего не дается, так учит нас партия. Понимаешь? Партия! — Комлев подошел к сидевшему на стуле рыбаку и, положив руки ему на плечи, продолжал.

— Оскар, друг! Ты пойми, мы не можем оставить их здесь и вернуться на родину одни. Мы коммунисты. У вас тоже есть коммунисты, партизаны, я знаю. И хотя ты ничего не говоришь, мне кажется, что ты один из них. А если и нет, все равно ты настоящий человек. Организуй нам встречу с каким-нибудь партизанским отрядом, с руководством партийного комитета! Ведь ты это можешь, Оскар!

Пока Комлев говорил, Оскар внимательно смотрел ему в глаза, стараясь понять все до слова. Потом встал и, положив в свой черед руки на плечи Комлева, сказал:

— Хорошо, давайте думать...

Полночь. Медленно опускаются на землю белые хлопья. Люди идут цепочкой. Впереди — Оскар. Сама природа, кажется, решила помочь им: нет затрудняющего движение ветра, густой снег быстро засыпает лыжню. Хорошо подготовленные, натертые мазью лыжи скользят легко.

Оскар часто оборачивается — беспокоится, как себя чувствуют русские друзья.

— Хорошо, хорошо, давай вперед! — бодро кивает Комлев.

Настроение чудесное. Их ведут к партизанам. Пришло к концу гнетущее бездействие.

После того, как летчики решили попытаться что-либо предпринять для освобождения пленных, прошло немало дней в тревоге и неизвестности.

И вот они в пути! Шли долго. Обогнули скалистую сопку. Пробежали лощину. Предстояло подняться на крутую, со скалистыми выступами гору.

Комлев, давно не ходивший на лыжах, стал сдавать, да и нога побаливала. Оскар остановился, хотел облегчить ему подъем, забрав рюкзак, но Комлев не отдал.

Одолев гору, очутились в густом, низкорослом ельнике.

— Привал! — скомандовал Оскар.

Тотчас сказалась усталость. Но то, что увидели перед собой, заставило забыть обо всем. Облака, как белоснежные волны, охватывали площадку, на которой они стояли. Отдельные их гребни поднимались девятым валом и захлестывали тусклую, бледно-желтую луну. Вот она прорвалась сквозь эту преграду и осветила фантастическим светом крутой спуск, покрытый опушенными голубоватым снегом елями.

— Красота-то какая! — не выдержал Комлев.

— Норге! — проникновенно отозвался Оскар. Опершись на палки, он весь подался вперед и долго молча смотрел вниз. Потом, энергично сдвинув вязаную шапку на затылок, с большим чувством начал декламировать.