Олег Смирнов - Северная корона

Он подумал об этом и сказал себе: «Эх ты, горе-командир! Растерял пол-отделения. Теперь сиди в мышеловке. И сюда-то влез первый. А что бы пропустить Захарьева и Пощалыгина, потом самому? Личный пример показывал? Какой там пример, струсил? Нет, просто в горячке так случилось. В горячке — это не оправдание. Какой же ты командир, если не владеешь собой? В бою трудно все предусмотреть? Опять выкручиваешься! Рановато, рановато нацепил сержантские лычки. А вот замашки начальничка усвоил: покрикиваешь на людей».

Вечные самоанализы, сомнения. Надоело. Вот, скажем, Пощалыгин никогда ничего подобного не испытывает…

Но как раз в это время, ворочаясь и вздыхая, Пощалыгин думал: «Зачем взял у товарищей харч, свой сожрал? Гошка, Гошка, до коих пор будешь такой?»

Рассвет пробился в узкие щели и словно растормошил дремавших. Сергей потянулся, тело заныло.

— Подъем! На физзарядку стройся! — Пощалыгин кряхтел, задевал товарищей. Захарьев молча переобувался.

В сереньких, квелых лучиках толклись пылинки, от стен сочился холодок. Затхло, душно. Сергей отвел задвижку, прильнул глазом к амбразуре: чуть сбоку ломаные линии траншей. В ней промелькнула каска, пониже, на склоне бугра, — разбросанные проволочные рогатки, еще ниже — чистое поле и в отдалении, в розовом тумане, — опушка рощицы. Наши там, в роще. Наступать им снизу вверх. Отсюда, из бронеколпака, их могут стегануть.

— Ребята, — сказал Сергей. — Такую позицию, как у нас, отдавать нельзя. Иначе фашисты пулемет установят — и стеганут. Не уйдем из «краба», пока наши не придут!

— Истинная правда, товарищ сержант! — Пощалыгин плутовато сощурился, а Захарьев кивнул.

Лучики света перекрещивались, то набирали прыть, то тускнели. Солнце нагревало колпак, и дышать становилось труднее. За полдень доели продукты, выпили воду. Смачно чавкая, Пощалыгин при этом не без грусти размышлял: «Сознательность у меня бывает на сытый живот. Покуда голодный — ее нету. Вот подрубаю и тогда уж повинюсь: сызнова к чужому харчу пристроился? Гошка ты, Гошка!»

День длился нескончаемо. Захарьев, скорчившись, сидел на полу, острый кадык его ходил туда-сюда. Пощалыгин торчал у амбразуры, пояснял увиденное: «Гитлер протопал, верста росту, очкастый… Другой гитлер протопал, с гранатометом, грозный воин… А вон там чегой-то копают…» Потом к амбразуре пристроился Захарьев: глядел, не разжимая губ, катая кадык. Лишь опять опустившись на пол, тихо, со стылой ненавистью промолвил:

— Разгуливают, гады… Что ж наши не наступают?

— У меня пытаешь? — спросил Пощалыгин с самым серьезным видом. — Правильно пытаешь, по адресу, этим я занимаюсь… А еще лучше обратись к сержанту, он даст команду — и наступление начнут немедля!

Пощалыгин сузил глазки, шлепнул себя по животу и, не выдержав, захохотал. Захарьев даже не взглянул на него. Сергей поморщился:

— Перестань, Гоша. Веселенького мало.

— А чего ж, нос повесить? В мрачность вдариться? Но к вечеру и сам помрачнел. Особенно когда колпак задрожал от частых и сильных ударов.

— Дождались… только не наступления. — И Пощалыгин ткнул корявым пальцем: рукоятки входного люка ползли вниз.

«Рубят заклепки люка!» — догадался Сергей.

Вместе с Захарьевым он уцепился за рукоятки, не позволяя им отходить. Немцы размеренно молотили, от грохочущих ударов голова будто вспухала, наполнялась тяжестью и болью.

Через полчаса стук прекратился. Хотят захватить живьем? Могли бы подорвать колпак двумя толовыми шашками. Не подрывают. «Языки» им нужны?

Немцы опять принялись рубить заклепки. Солдаты сжимали рукоятки люка побелевшими в суставах пальцами, стараясь не поддаваться усталости и дреме. Но порой, помимо воли, голова их клонилась, руки разжимались, и тогда люди, вскидываясь, еще крепче хватались за металл — теплый их теплом, потный их потом.

Немцы угомонились после полуночи, но троица, подменяя друг друга, продежурила у рукояток до утра. А утром по броне мелко защелкало: за ночь немцы установили слева и справа от колпака пулеметы и сейчас били чуть ли не в упор.

— Злобствуют, — сказал Сергей.

— Пущай позабавятся, — отозвался Пощалыгин. — Снарядом бы не вдарили…

Затем немцы оставили их в покое.

Как и вчера, Сергей наблюдал за противником в амбразуру; после около нее повертелся Пощалыгин, но уже не пояснял виденное, молчал вроде Захарьева. Как и вчера, в перекрестных лучиках мерцала пыль, но дышать было еще труднее: воздух стал совсем спертым, смрадным. И нечего было есть и пить.

Пощалыгин вздыхал, кряхтел и наконец произнес зычно:

— И чего наша дважды орденоносная, трижды непромокаемая часть не наступает? — Спохватившись, добавил: — Не тебя, Захарьев, пытаю, ты этим вопросом не командуешь. А то скажешь: Гошка-то смеялся надо мной, а нынче сам об этом же толкует…

Но Захарьев и бровью не повел. Пощалыгин пожевал губами, облизался:

— Пивка бы я, конешным делом, трахнул.

— Что? — спросил Сергей.

— Пивка бы, говорю, выпить в настоящий момент не отказался. Желательно свеженького, с прохладцей. Можно жигулевского, можно и бархатного…

Сергей досадливо махнул рукой:

— Да брось ты!

— А чего бросать, Сергуня… виноват, товарищ младший сержант? Это ж законно: спервоначалу гробишь жажду, подымаешь аппетит. Но чтобы аппетит взыграл на полную мощь, предпочитаю, конешным делом, сто пятьдесят с прицепом. Между прочим, прицеп — это кружка пива. А та, может, некоторым неизвестно… Ну вот, выпьешь водочки, закусишь пивком — после приступаешь к обеду. Рубаешь, аж за ушами трещит! Я что уважаю на первое? Украинский борщ. Суп-лапша с курицей. Суп харчо. Можно и щи из кислой капусты…

— Переходи ко второму блюду!

— Зачем торопиться, товарищ младший сержант? Но могу и перейти. Что на второе уважаю? Все! Гуляш, яичня, пельмени, шашлык, свиная отбивная, котлеты, биточки… да все!

— Переходи к третьему!

— К третьему… мне не требуется, потому я его не уважаю. Эти финтифлтошки для интеллигенции… Я заместо компотика заказывал лишнюю порцию второго! Жареные мозги там… или же язык… или… одним словом — объедение! До чего вкусно готовили! Взять хотя бы нашу заводскую столовую в Чите. Обыкновенная столовка, а как готовили! Боже мой! К примеру — пельмени… Или нет, возьмем яичня. Конешным делом, с ветчинкой! Хочешь — тебе глазунью, хочешь — какую хочешь! Сковородка шипит, зеленый лучок… Да!.. Я уже не толкую про ресторан. Есть у нас в Чите, вывеска — «Забайкалец»… Да что ресторан! Взять батальонную кухню… разве Афанасий Кузьмич плохо готовил? Или тот же Недосекин, нынешний наш повар… хотя до Афанасия Кузьмича ему далеко. Мелковат! Но бог с ним, даже его кашу я бы рубанул, пущай и без масла…

— Хватит! — приказал Сергей, сглотнув голодную слюну.