Олег Смирнов - Северная корона

— Пошли?

Траншея была мелкая, по пояс, местами вообще прерывалась — то ли идти, то ли ползти. Орлов перебегал эти простреливаемые места пригнувшись, и Копейчук поступал так же.

Они беседовали с дежурными пулеметчиками, заходили в землянки — ну, землянки еще хуже КП, нал головой не накат, а какие-то палочки-дощечки. Не то что снаряд — захудалая мина разнесет.

Орлов раздавал налево и направо рукопожатия, называл кого по фамилии, кого по имени, справлялся о здоровье, пишут ли из дому, угощался махоркой, как бы между прочим напоминал, что курить на исходной позиции нельзя и шуметь нельзя, что атакуем без криков «ура», молча, а потом подбрасывал соленые анекдотики — словом, подделывается под народ. Это его стиль работы. А у нас свой, товарищ Орлов. И Копейчук отводил кого-нибудь в сторону, говорил:

— Товарищ боец, как ваша фамилия? Петров? Я — агитатор полка майор Копейчук. Ну, как воюете? Ничего? А свой идейно-теоретический уровень повышаете? Приказ Верховного Главнокомандующего за номером сто девяносто пять изучаете? Уже изучили? В мае? А в данное время читаете? Не читаете? Я вам настоятельно рекомендую изучать первомайский приказ не кампанейски, а систематически, ибо он для каждого советского воина является постоянным руководством к действию.

Перед боем Копейчук сказал Орлову:

— Буду придерживаться тебя. Я близорукий.

— Держись, только не за ручку, — сказал Орлов. — Вот тебе автомат. На. Без команды не стреляй.

На исходной позиции была толкотня и суета, но тихо. Копейчук ожидал начала артподготовки. Ему объяснили: атака будет без артиллерийской подготовки. Так полагается? Мудрят. Ну, им видней, я не строевик, я политработник.

Вслед за Орловым Копейчук шагал лощиной. Поблизости, над высотой, рассыпались ракеты, со ската стреляли пулеметы — над лощиной посвистывали пули. На выходе из лощины стояли бойцы-проводники, указывали взводам, куда двигаться.

Зачмокало болото. Вдоль прохода была натянута веревка, за нее и держаться. В сапоги наливалась холодная грязь, мурашки бегали по телу. Вспугнутая птица, огромная, черпая, взлетела с болота и, хлопая крыльями, опустилась в камышах.

Выбрались из болота, развернулись в цепь. Немцы бросили ракету, Копейчук вместе со всеми упал на траву. Ракета погасла, и цепь поднялась, карабкаясь по склону.

Сбоку, на северном склоне, послышалась пальба: это наши бронебойщики ослепляли амбразуры, минометчики накрывали ходы сообщения. Немцы отвечали, стрельба усиливалась. И вдруг цепь побежала, и Копейчук побежал.

Он бежал, одной рукою придерживая очки, другою — автомат, колотивший по груди. Темнота, топот сапог, молчаливое тяжелое дыхание десятков людей. Среди этих десятков — он, майор Копейчук. А где Орлов? Беги, ни о чем не думай. Скорей бы добежать.

Почти не отстав от цепи, Копейчук взбежал на высоту и увидел выскакивающих из блиндажей немцев в нижнем белье. И это испугало его больше, чем если бы они были в мундирах. И у него задергалась щека.

Где-то немцы убегали, где-то отстреливались. И очереди наших автоматов, и взрывы гранат. Копейчук стоял, бурно дыша, и не знал, куда теперь бежать, что делать. Где же этот Орлов?

Но стрельба прекратилась, и Копейчук пошел к блиндажам, откуда доносилась русская речь. Перепрыгнул через траншею, на бруствере — убитый немец. Копейчук испугался не меньше, чем если бы увидел его живым.

У блиндажей стояли Чередовский, Орлов, солдаты. Чередовский что-то приказывал, и Орлов что-то приказывал. Солдаты расходились, спрыгивали в ход сообщения, в траншею, опоясывавшую высоту. Ни Орлов, ни Чередовский не заметили подошедшего Копейчука.

— Товарищ Чередовский, высота захвачена? — спросил он первое, что пришло в голову, только бы не молчать.

— Захвачена, если вы на ней, — сказал Чередовский. Орлов обернулся:

— Цел-невредим, Конейчук? Ну и молодец! Вот этот блиндаж занимаем под КН. Спустись, отдохни.

В блиндаже орудовали ординарцы и связисты. Копейчук присел на нары.

— Товарищ майор, выпьете?

Ему подали стакан с вином, бутерброд. Он выпил, зажевал. Недурно. Выпил второй стакан, и его озарило: был в атаке — и жив! Нет, действительно был в атаке!

От третьего стакана Копейчук отказался. Очень хотелось прилечь, по он не лег, наоборот, встал, когда в блиндаж вошли Чередовский и Орлов.

— Товарищ Чередовский, — сказал Копейчук, делая шаг вперед, — в качестве представителя полка считаю своим долгом обратить ваше внимание: атака могла быть более организованной.

— Да, конечно, — сказал Чередовский и взглянул на него так, будто видел впервые.

— И еще должен заметить: позиции, которые занимала рота накануне данной атаки, были недооборудованы: траншея неполного профиля, землянки без накатов. Это непорядок, товарищ Чередовский.

— Да, конечно, — сказал Чередовский, уже не взглянув на Копейчука. — Связь с батальоном когда дадут?

Он сел за стол и начал писать карандашом на листе серой бумаги: «Время 3.50. Донесение. Капитану Наймушину. 23.9.43 г. Доношу — обстановка следующая…»

Наверху — троекратный залп из автоматов. Копейчук спросил:

— Что это?

— Салют погибшим в атаке. Над братской могилой, — сказал Орлов.

— И много погибло?

— Три человека.

— Это пустяки, — сказал Копейчук.

— Три человеческие жизни — не пустяки, — сказал Чередовский, не переставая писать.

Орлов сказал:

— Убиты Чегодаев, Лукьяненко, Сахаров. Коммунист и два комсомольца.

— Боевые потери, — сказал Копейчук и подумал: «А я не убит». И еще подумал, что проинформировать о провалах в политико-массовой работе в батальоне все же придется.

Гитлер приказал: умереть, а Смоленск не сдавать. Сейчас, глядя на валяющиеся трупы, солдаты шутили:

— Фрицы померли, а Смоленск наш.

Наймушин был недоволен: идем в город, взятый без нас. Вчера дивизию свернули в походную колонну, повели по большаку между селами, а далее на Смоленск.

На шоссе — столпотворение: пешие, моторизованные, обозные колонны; вдобавок беженцы — со скарбом на плечах, на тележках тащатся к городу.

На асфальте бомбовые воронки. По обочинам грядки, однако ни свеклы, ни помидоров, ни капусты. У поворота — щиты: «Слава освободителям древнего русского города Смоленска!», «Нас ждет родная Белоруссия!». Восклицательные знаки увесистые, вдвое больше букв. По рукам ходит коробка из-под немецких папирос «Спорт» — мощная фигура дискобола. На обороте слова, нацарапанные карандашом: «Дорогие бойцы! Немцы нас угоняют. Спасите! Нина Савоненкова», и эта надпись действует на солдат сильнее лозунгов.

Впереди — поднятый шлагбаум, издали он как колодезный журавль. Переезд через железную дорогу взорван, рельсы покорежены, скрючены. Возле станционных построек, от которых остался один фундамент, — гробы и бумажные пакеты с трупами. Могилы вырыты, а похоронить уже не было времени.