Рикардо Фернандес де ла Регера - Ложись

Дождь падал неторопливо, уверенно, осторожно умывая привычный пейзаж и выстукивая на листьях знакомую мелодию: дин-дон, дин-дон. Неслись потоки, вздымая пышную пену. Дул ветер и шевелил водяные нити, почтительно касаясь их, точно мантии епископа.

Горы звенели от дождя и ветра. Он добрался до луга с высокой шелковистой травой. Стебельки нанизывали на себя капли, словно хрустальные бусинки. Он тряхнул вереск, оливы и вышел из-под теплого пахучего душа, жадно вдыхая аромат и вздрагивая от наслаждения. Сквозь деревья медленно полз туман и обволакивал Аугусто душистой свежестью.

Он вприпрыжку сбежал в овраг. И издал дикий, радостный клич. За ним вдогонку неслись камни, выскользнувшие из-под ног, и благоухание жимолости, диких роз, папоротника.

Потом он вброд перешел речку, похлопывая по воде, словно по спине друга. Вода была выше колен. Сгущались сумерки. От дождя, который падал, точно серый пепел, они казались бледнее.

Вернувшись домой, Аугусто лег спать. До полуночи бушевали дождь и ветер. И дом не переставая пел во мраке. Была эта песня какая-то родная, уютная, словно квакание лягушек.

Аугусто поднялся с постели и вышел посидеть на крыльце. Далекий шум ветра нарастал, как лавина. Он представлял себе, как ветер с завыванием и свистом проносится через ущелья; со звоном врывается в долины; скрежеща, прочесывает густые заросли вереска на лугах и горных вершинах; сопит и тяжело отдувается, запутавшись в развесистых кронах деревьев; жалобно стонет и скулит на поворотах; срывает крышу, с силой ударяется о стены, обдавая окна потоками воды, и проносится, ворча и фыркая, чтобы торжественно скрыться вдали.

Дождь пошел еще сильнее, то яростно клокоча, то весело булькая в воздухе. И так резвился всю ночь.

В доме для воды было несколько стоков. Под ними стояли тазы, ведра, кастрюли… У каждой капли был свой звук: снаружи барабанная дробь, внутри ксилофон. Ветер играл на скрипке. А дом и поле пели.

Первые дни Аугусто или сидел дома, или гулял за городом. Наконец сестрам и знакомым удалось его расшевелить. И остаток отпуска он провел с друзьями. Собирались у кого-нибудь потанцевать, посещали церковь и народные гуляния, устраивали пикники. Аугусто с юношеским непостоянством влюблялся почти во всех подруг своих сестер. Но вел себя скромно, его ухаживания были целомудренными и почтительными. Однако рискованное кокетство некоторых барышень заставляло его забыть о преднамеренной и наивной сдержанности. Кровь волновалась. В конце концов все это было игрой: случайный страстный поцелуй, смелая ласка и резкий отпор кокетки; снова кокетство и снова отпор. Детские шалости, не больше.

Иные из знакомых Аугусто барышень были богатыми наследницами, другие — нет, но почти все они отличались самомнением и дурным вкусом, поскольку принадлежали к провинциальному избранному обществу. Это были дочки нотариусов, врачей, инспекторов и мелких помещиков. У них были свои гербы, и геральдический зуд не давал им покоя. Аугусто не замечал пошлости и анахронизма этого общества. Его юношескому тщеславию даже льстило, что здесь соблюдается сословное различие. Но не материальное. Аугусто еще не знал, что деньги затмевают своим блеском любой герб. Казалось, что и барышни не придавали им никакого значения. Аугусто слышал, как они подсмеиваются над любовными притязаниями какого-нибудь полуграмотного невежды, нажившего капитал в Америке, грубого торговца, старого нотариуса или богатого промышленника… Они принимали их в своем кругу, но относились к ним с пренебрежительной снисходительностью и держали на расстоянии. Девушки танцевали с Аугусто и его друзьями, разрешали за собой ухаживать, влюблялись. Иногда даже позволяли себя поцеловать. А потом выходили замуж за торговца, нажившего себе капитал в Америке, промышленника… Разумеется, выходили и по любви, но не один богач не оставался с носом. Жеманство и лицемерное благородство исчезают вместе с порой девичества. С годами они начинают подумывать о состоянии и положении в обществе. Несколько лет еще беззаботно порхают, как бабочки, принимая ухаживания богатых и бедных поклонников. И вдруг заключают унизительный для них союз со старым и смешным нотариусом, с торговцем, с… А молодость, воспитание, красота? Глупости! «Золото побеждает». Но еще до того, как это произойдет, до того, как алчность, корысть, предрассудки, а иногда и любовь разобщат их, сердца молодых людей открыты не только красоте физической, но и доброте, искренности, товариществу, самоотверженности, — словом, тем прекрасным чувствам, на которые так щедра юность, особенно в тихих провинциальных городах, где тирания общественного мнения — смесь силы и жалкой ограниченности — так непоколебима. Разумеется, все это может показаться чрезвычайно пошлым и банальным, но не для тех, кто живет в этом мире. Для родителей же юношей это давно уже миновало. Для них мир их детей был призрачным, нереальным, хотя и соблазнительным, как представление их отпрысков о библейских временах. Они даже не пытались разрушить этот призрачно-экзальтированный мир, эту бесконечную игру, азартную и наивную, без подлинной страсти, без риска, эту сюсюкающую сентиментальность, этот восторженный пыл, навеянный студенческими стихами. Тайное рукопожатие, несколько поцелуев, нечаянных ласк. Это все, чем мог бы похвастаться самый беспутный из буржуазных отпрысков. Сейчас Аугусто вспоминает об этом с нежной грустью. Провинциальное общество. Восхитительно провинциальное! Потом они стали мужчинами и женщинами. Сменяли сказочное богатство юношеских порывов на горсть монет. Как все люди, они продали своего Христа. Аугусто думает об этом с горечью. Он думает, что, быть может, это счастливое чудо повторится с новым поколением. Возможно ли это? Возможно ли это после кровавой войны? Аугусто взволнован. Он думает, что, несмотря на всю ограниченность, в этом обществе были сильные духом, нежные матери, дружные семьи и незаурядные люди. И все же понимает, что оно не так идиллично, как ему казалось в восемнадцать лет: в этом обществе бушевали темные страсти и вили себе гнездо злоба, зависть, жестокость. Теперь-то он знает, что именно тогда — в его первый приезд из Мадрида — оборвалась его связь с прошлым. Все должно было измениться, в жизни страны начинался новый этап. Его отец и отцы его друзей много говорили о политике. Молодежь ею почти не интересовалась. Местные жители покорно ходили голосовать за кандидата, которого им навязывали, а некоторые не утруждали себя даже этим. Время от времени приезжали ораторы, устраивались митинги. Собирались очень немногочисленные любопытные. Большинству же не хватало культуры или знаний, чтобы понимать оратора. Только три-четыре человека из всего городка подписывались на газеты. Речи слушали недоверчиво и безразлично, как слушают шум далекого ливня.