Матэ Залка - Рассказы

— Эй, дружок, какая тут часть стоит?

— Шестой полевой театральный.

В сердце Кудряшова заиграло вдруг какое-то радостное, светлое чувство.

— А ты кто будешь?

— Я — повозный коновод. У нас три фургона — это как бы обоз наш.

— Так. Ну, а еще кто есть?

— Товарищ комендант — он и лежиссер, Борис Давыдович Левензон, — объяснял парень. Он немного заикался.

— А тебя как звать?

— Меня?.. Сима, Серафим Дудов.

— Где комендант?

— Они на репетиции, наверху, там, на этаже. — Парень показал на широкое окно второго этажа. — Там и Михаил Михалыч — он художник, картинки мажет.

— Какие картинки?

— Из которых театр строят.

— Я вижу, ты много знаешь.

— Это еще ничего; когда нужно, я и сыграть могу! В конце спектакля, когда красноармейцы штурмуют беляков, так мы все, повозники, так атакуем, что и стреляем по-настоящему.

— И оружие у тебя есть?

— У нас… оружие?.. А вы кто будете? — спросил вдруг Дудов изменившимся тоном, не спуская глаз с красного ордена.

— Я комиссар вашей труппы.

— От как хорошо! А то бедняга Борис Давыдович совсем замотался. Через три дня уже нам на фронт ехать, а еще много не сделано.

Зазвенел женский смех, и в дверях дома показалась молодая женщина. Таких Кудряшов именовал «барыньками». Очень она была стройная и пестрая.

— Гм-гм, — пробурчал комиссар.

Следом за женщиной появился высокий штатский с бритым лицом. Он взял ее под руку, и они стали спускаться со ступенек крыльца.

— Все-таки скучновато, — зевнула женщина, кокетливо прикрывая рот рукой. — Это открытая, сырая агитация. Почему вы серьезно не поговорите с Левензоном? Надо бы попробовать что-нибудь из классического репертуара.

— Лидочка, деточка, не умничайте. Это совершенно бесполезно. Тут вам не студия, а Красная Армия. Вы думаете, у меня не болит голова от постоянных выстрелов? Но если человек взялся за гуж…

Кудряшов напряженно прислушивался. Он чувствовал, что ему трудно придется в этой непривычной обстановке, и решил быть осторожным, как кошка.

«Впрочем, какая я, к черту, кошка! Целый медведь».

Он задумчиво поднимался по лестнице. У него было впечатление, что он попал на чужбину. Словно это не Харьков, а Мадрид. Точно, Мадрид. Он никогда не был в столице Испании, но его товарищ матрос столько рассказывал про этот удивительный город, где так много веселья, маскарады и легкая жизнь, что, когда Кудряшову приходилось встречаться с чем-нибудь беспорядочным, пестрым, он называл это словом «Мадрид».

На лестничной площадке у окна стояла группа людей. Они курили.

— Во всяком случае, это не чистое искусство. По совести говоря, о чистом искусстве здесь не может быть и речи, — тянул чей-то глубокий бас.

— Ну конечно, больше разговоров о красноармейском пайке. Хи-хи-хи! — засмеялась женщина.

— Вам кого?

Кудряшов обернулся. Перед ним стоял молодой человек с бледным лицом в френче табачного цвета (покроя времен Керенского).

— Товарища коменданта.

— Левензоиа?

— Да, да, товарища Левензона.

— Он теперь занят, идет репетиция.

— Я подожду, — сказал Кудряшов и пошел дальше. Репетиционная зала находилась на втором этаже. Это было низкое, длинное помещение. Раньше здесь был мебельный склад, о чем свидетельствовали фаянсовые буквы на стеклах окон. Шла репетиция.

В конце зала, на возвышении, помещалась сцена, где двигались и говорили актеры. Режиссер был в военной форме, но без фуражки. Пряжка его пояса съехала набок, ворот гимнастерки был расстегнут.

«Это, очевидно, Левензон», — подумал комиссар.

Левензон что-то объяснял актерам и взволнованно ходил взад и вперед по сцене. Наконец он остановился и начал показывать, как должна издеваться французская буржуйка над трупом убитого коммунара, в то же время заигрывая с офицером версальской армии.

«Толково, — подумал Кудряшов, прислушиваясь. — Понимает, видать».

— Больше души, больше огня в игре. Нет плохих пьес, есть плохая игра. Это должен понять каждый актер. Настоящий артист из сырого слова может выбить искру.

Среди декораций пробирался низенький человек. Он остановился перед Кудряшовым и посмотрел на него сквозь круглые очки в черной оправе. Усы у него были сбриты, только от подбородка торчала прямая, как щетка, борода.

— Вам кого, товарищ?

— Мне Левензона.

— Я его помощник, — сказал маленький. — Разрешите познакомиться. Михаил Воронцов.

— А… Я про вас слышал, Михаил Михайлович.

Художник, видимо, обрадовался.

— С кем имею честь?

— Я, видите ли, буду вашим комиссаром, — стараясь быть возможно мягче, ответил Кудряшов.

Это заявление вызвало неожиданный эффект. Воронцов повернулся к сцене и закричал:

— Смирно! Стройся!

К удивлению Кудряшова, в зал моментально сбежались со всех концов актеры и быстро построились. Только Левензон поинтересовался — что случилось? Воронцов шепнул ему на ухо несколько слов. Когда все было в порядке, Воронцов вытянулся перед комендантом и отрапортовал:

— Товарищ режиссер и комендант, разрешите доложить — прибыл комиссар нашей труппы, которого честь имею представить. Вольно!

Левензон быстро u четко доложил Кудряшову о составе актеров, красноармейцев, лошадей, повозок и прочего. Кудряшов чувствовал себя неловко. Он вышел на середину зала и обратился к труппе. Попросил немедленно бросить всякую военщину, извинился, что помешал репетиции.

— Наша главная задача — хорошо подготовленный спектакль, а с военной стороны мы дело наладим. Конечно, мы едем на фронт. Немножко военного порядка не мешает. Верно?

Актеры весело выразили свое согласие.

Кудряшов глубоко вздохнул и подумал:

«Ну, может, и выгорит что-нибудь. Может, и я как комиссар пригожусь».

Последние три дня перед отъездом на фронт прошли в сплошной беготне и ссорах в учреждениях. Хорошо запомнились только те несколько часов, когда 6-я агитгруппа показала в театре на Рымарской улице свой спектакль перед товарищем Фрунзе.

Были поставлены три одноактных пьесы: две комедии и одна драматическая сцена — «Сила правды». Последнюю написал сам «Боречка» Левензон. На этот раз он постарался, превзошел самого себя, но и актеры тоже не подкачали! Герой пьесы — белый генерал. Он сочувствует Красной Армии и содействует ее победе; но белые замечают его предательство, и, когда атакующие красные части уже врываются в их штаб, приканчивают героя. Главную роль исполнял старый актер Чужбинин, которого в труппе называли «Пал Палыч».

Репертуар не исчерпывался этими тремя вещами. Кроме них, Левензон составил и подобрал ряд музыкальных куплетов, декламаций, пантомим, танцевальных номеров. Однако «гвоздем» репертуара были две пьесы: «Последние дни Парижской коммуны» и «Два мира»; но они еще находились в стадии репетиций. После того как Кудряшов взял на себя все хозяйственное и политическое руководство, Левензон целиком отдался художественной части дела.