Григорий Полянкер - Деражня – Берлин

– И все из-за этих проклятых милитаристов – пруссаков, пропади они пропадом, – рассказывает солдат, – вечно им земли мало, вечно воюют, нападают, норовят отхватить кусок пожирней, вечно ввергают мир в войны, беды, кровопролития. Три года, как один день, пробыл я на фронте и не поверил, что жив остался, когда война кончилась.

Это были первые слова, когда Авром Гинзбург вернулся домой.

Измученный, израненный возвратился наш кузнец домой к жене, детям, к запущенной, мертвой и опустевшей кузне, так как за эти годы отправились на вечный покой отец и дед.

Надо было солдату все начинать заново. Одно утешение: решил было, что вот теперь, наконец, когда пруссаков так проучили, избавились и от них, и от царей-императоров, когда свои пришли к власти, можно будет зажить по-людски, в мире и согласии, свободно дышать чистым воздухом, мирно трудиться, жить в братской семье всех наших народов, не зная, не ведая национальной розни, бесправия.

Но где там, ничуть не бывало!

Немец, оказывается, снова задумал воевать против России. Кайзер распоясался. Ему, видите, не понравилось то, что в России народ пришел к власти. Надо задушить, потопить революцию в крови. Ему нужно богатство Украины: земля, руда, уголь, рабы. Надо набросить ярмо на народ. Превратить страну в свою колонию.

И хлынули на Украину немецкие оккупанты.

Снова рекой полилась кровь, снова грабежи, насилия прокатились по нашей земле. Она застонала, заклокотала, поднялась на борьбу с коварным врагом.

Да, еще не успел народ прийти в себя, отдышаться от минувшей войны, -не успели солдаты залечить свои раны, как немецкие людоеды снова оскалили свои хищные клыки.

Но они просчитались и на сей раз. Немецким оккупантам не дали разгуляться. Люди взялись за оружие. У кого не было винтовок и пулеметов – брались за топоры, вилы, косы, как в старину. Выходили на бой. В лесах росли и множились партизанские отряды, подошли с востока красноармейские полки, красногвардейцы, и все дружно ринулись на оккупантов-грабителей. Катись, мол, гад проклятый, туда, откуда пришел.

Авром Гинзбург тоже не стоял в стороне. На чердаке он нашел старую заржавленную винтовку, привел ее в божеский вид, дал ей, как говорится, толк, попрощался с женой и детьми, прикрыл свою кузню и вскоре уже был в дивизии Николая Щорса.

Здесь радушно встретили бывалого солдата. С частями прославленного комдива кузнец из Деражни прошел большой и тяжелый путь и не расставался с винтовкой до тех пор, пока красные полки, партизаны не изгнали из Украины непрошеного гостя, немецких оккупантов, вернее, пока не указали им дорогу: „Цюрюк, нах хаузе!“

Правда, это еще не был конец. Не поступило еще приказа сдать оружие в цейхгауз. Еще оставалось немало хлопот с Петлюрой, батьком Махно, Деникиным и прочими самозванцами атаманами-бандитами. Немало крови было пролито, пока эту нечисть разгромили, изгнали.

Но пришел наконец-то желанный мир на родной земле.

Вот тогда-то наш старый солдат, кузнец снял с себя серую прокопченную, пропитанную дымом костров шинель, сдал винтовку на склад, расстался с солдатчиной и вернулся домой, к семье, к своей кузне, жадно взялся за молот – истосковался мастеровой по мирному труду, по наковальне, горну. Он стал в Деражне уважаемым человеком, пользовался у земляков, у местных властей большим уважением. Человек воевал за власть Советов. В лихую годину с винтовкой в руках защищал революцию, дрался с контрой. Как же было не уважать такого солдата?

За годы, что пришлось воевать на фронтах, немного отстал от кузнечных дел. Да и инструмент изрядно заржавел. Руки отвыкли от молота. Но беда невелика – вскоре он привел все в порядок, приноровился к ковадлу, и все пошло по-прежнему. Мастер он был отменный. Руки были золотые – всем кузнецам в округе кузнец!

Когда, бывало, он брался подковать коня, это делалось тонко, с большим знанием дела. Всю душу вкладывал в работу. А бывало, когда отремонтирует бричку, повозку – хоть руки ему целуй!

И приезжали к нему из окрестных деревень. Имя кузнеца славилось везде и всюду. Без дела он редко сидел.

Однако не только этим славился в Деражне Авром Гинзбург. Кроме кузнецкого ремесла, он еще был обременен множеством других забот. Обучал молодых ребят своей сложной профессии, помогал инвалидам, солдаткам, следил за тем, чтобы людей не обижали, восстановил добровольную пожарную дружину, ибо в Деражне, как известно, нет каменных дворцов – вся она из деревянных избушек – и надо было зорко следить за тем, чтобы, избави бог, Деражня не сгорела, а если уж начинало что-либо гореть, он тут же со своими бравыми ребятами-пожарниками бросал работу и мчался тушить. И не одну ночь он проводил на самодельной каланче, охраняя покой местечка, всматриваясь в дымоходы, а заодно любуясь красотой окружающей природы.

Сколько пожаров здесь потушили – не сосчитать!

Уж как испытанные зубоскалы, шутники над кузнецом ни потешались, как ни подмигивали многозначительно, мол, что ж ты зеваешь, солдат, не лучше ли в такую ночку обворожить какую-нибудь красивую молодицу, чем стоять на каланче и считать звезды, – наш пожарник не обращал ни на что внимания. Пусть болтают, что хотят, а он свое дело знает. Он в ответе перед целым местечком. Если все ребята, говорил он, пойдут к молодицам, кто же будет здесь тушить пожары, если, не к ночи будь сказано, пожары вспыхнут? Кто – граф Бобринский или графиня Потоцкая?

Постепенно и настойчиво кузнец втягивался в мирную жизнь. Забывались солдатские повадки и грубоватые словечки, остроты, от которых девчата краснели до ушей. Он запрятал подальше свой солдатский мундир. Правда, тяжелых сапог он не сбрасывал и только жалел, что, уходя со службы, не успел их сменить у старшины на новые. Но ничего! И эти, скособоченные, латка на латке, ему неплохо служили.

Исподволь зажили его раны, почти перестали докучать осколки, оставшиеся в теле, которые врачи на войне не успели извлечь. Теперь эти „железки“ только изредка напоминали о себе, подсказывая, как хороший барометр, погоду.

Полностью в местечке водворилась мирная, нормальная жизнь. Дети шумели на улицах, бегали в школу. Тут и там гремели „клезмер“ – музыканты известной на всю округу капеллы. Играли шумные свадьбы. Люди трудились, радовались, горевали, ссорились, мирились. Жена кузнеца по-прежнему была в него влюблена, но частенько пилила понемногу по любому поводу и так, без всякого повода. А главным образом обижалась на то, что человек, мол, не может сидеть дома, все куда-то спешит, занят общественными делами, часами пропадает на собраниях и заседаниях.

К этому он уже тоже привык и не обращал никакого внимания. Пусть, мол, ворчит. Надоест – перестанет.