Виталий Мелентьев - Варшавка

Может быть, потому, что все как-то само по себе, в силу своих внутренних законов улеглось и определилось, Басин ощутил отчаянную усталость. В иное время он нашел бы в себе силы преодолеть эту усталость, но теперь он чувствовал, что просто обязан отдохнуть и, главное, показать всем, что он имеет право отдохнуть, — положение дел отличное и беспокоиться ему не о чем. И он, лениво потянувшись, сказал:

— Я у себя. Постарайтесь не будить.

И уже шагая к своей землянке, он подумал, что Зобов прав: отдыхать перед боем надо.

Надо не только для себя, а чтобы все подчиненные знали — дела идут так, как необходимо. И он, отпустив ремень и приспустив голенища, навзничь повалился на топчан.

Ему казалось, что он уснет сразу, но из этого ничего не вышло. Он слушал минометную перестрелку, потом рокот пулеметов, казнил себя за то, что ниспал снайперов в тыл противника, сознательно, ради спасения жизни других, таких, которых он н не знал по фамилиям, обрек на уничтожение уже близких и уважаемых им ребят.

Передовая затихала, и он, напрягая слух, подстегивая нервы, ждал, что она снова взорвется разрывами и пулеметными очередями… И тогда станет понятным — он послал людей на верную и ненужную смерть…

Тишина передовой стала невыносимой. Он поднялся и, как это ни удивительно, почувствовал себя словно очищенным — легким, сильным, с ясной головой. В штабе ему доложили, что вернулся раненый снайпер, который притащил на себе разведчика, а остальные, по-видимому, прошли, и вот теперь ждут возвращения разведчиков. Басин кивнул и спросил, прибыли ли артиллеристы. Они, оказывается, уже прибыли, но пошли на свои НП. Связь с ними налажена. Командир полка не звонил.

Все шло правильно. Басин думал об одном: почему не возвращаются разведчики? Если они попались, напоролись на засаду, роты наверняка бы услышали бой и доложили бы в штаб. Он связался с полком и узнал, что командир полка еще отдыхает. Потом проверил, как сработали тылы, — накормлены ли люди, роздан ли сухой паек. Ему ответили, что все сделано так, как он приказывал, и за всем этим лично проследил замполит батальона капитан Кривоножко.

В сущности, комбату оставалось немногое — пройти по переднему краю, лично убедиться, что роты готовы к атаке. Он огляделся, уже привычно разыскивая взглядом Кислова, и вспомнил, что, когда он шел от своей землянки в штаб, ординарца не было.

Это обидело. И когда он уж стал сердиться, в двери штаба виновато протиснулся Кислов.

— Товарищ капитан… Вам до землянки надо…

— Это еще зачем? — сердито спросил Басин. Кислов снова как бы командует им.

Кислов помялся, оглядел штабных и умоляюще взглянул на капитана.

Басин поднялся и вышел. Кислов пошел сзади — молчаливый и страдающий.

В землянке было светло, на столе, на чистой газетке. стояли котелок, чайник и сковорода.

Пахло таю вкусно, что Басин сразу вспомнил: он ничего не ел с самого вечера.

Усаживаясь, спросил:

— А сам?

— Успеется…

— Когда начнется — не до еды, а голодный ты мне не нужен… сморишься. Садись.

Кислов, прикрывая рот ладонью, вздохнул, снял каску и ушанку, пригладил отросший ежик и пристроился напротив. Ели молча, и Кислов не выдержал молчания:

— Повариха наша, Мария, пошла к фельдшерице в помощь. Сама решила.

Басин всмотрелся в Кислова: знает он или не знает о его неудачных ухаживаниях? Нет, не знает… Ес ли б знал, то, при кисловcкой деликатности, он бы никогда не вспомнил Марию.

— Ну, что ж… молодец.

— Она всегда молодец, — мечтательно сказал Кислов. — Самостоятельная женщина.

Опять вспомнилось все, что касалось Марии, и капитан заставил себя отогнать эти воспоминания. Кончится бой, вот тогда…

А что тогда? И тогда и после уже ничего не случится, потому что он уже переболел сердцем, перегорел, и у него хватит сил сдержать себя.

Помолчали. Басин отхлебнул чаю и опять взялся за ложку.

— Задерживаются… — сказал так, словно речь шла об опаздывающих гостях.

— Да… Что-то у них не в дугу…

Они опять примолкли, думая об ушедших. Прибежал писарь и сказал, что Басина вызывает командир полка.

— Что у тебя там? — Голос у командира полка звучал свежо и бодро, хотя подполковник и старался быть ворчливо-придирчивым. Басину представилось, как он хмурится и сердито сдвигает жидкие брови. — Ты хоть по передовой прошелся?

— Не считал нужным. А вот сейчас пойду проверять.

— Только сейчас?!. Так они у тебя там черт те чего наворочают, а потом…

— У меня не наворочают. Все идет по плану. Замполит партсобрания провел. Порядок будет.

— Ты еще скажи, что комсомольцам поручил!

— Собрания были партийно-комсомольские. Значит, половина личного состава задачу знает и поработает в ротах. Гости на местах.

— Ты как маленький! — почти взмолился командир полка — он никак не мог привыкнуть к стилю комбата, к его манере говорить. — Сам, понимаешь, сам должен все проверить и пощупать. А то тебе надокладывают. Собрания, понимаешь… Мои хлопцы вернулись?

Вот что было главным — вернулась ли разведка или нет. Так бы и говорил. А то сколько слов, сколько нервов. Он, что ли, один волнуется? Все ждут разведчиков…

— Нет, товарищ первый, не вернулись. Тишина.

И говорить стало не о чем. Басин представил себе, о чем думает командир полка: если попадутся разведчики или снайперы, то противник может узнать о готовящемся наступлении, и тогда полк, вероятно, не выполнит задачи, — противник подготовится к встрече.

Наверное, в эту паузу командир полка мысленно ругал Басина за его выдумку — послать снайперов в тыл противника, ругал себя за решение выслать разведку. Но он-то поступить иначе не мог, старые, официально не отмененные, но молчаливо отвергнутые уставы требовали перед началом наступления обязательно высылать разведку. Да и все довоенные учения проводил именно так: перед наступлением обязательно высылал разведку и неизменно получал за это свое решение благодарности. Но как себя вести, какие принимать решения в новой обстановке, он не знал и оттого мучился и тревожился.

Не так все идет, как раньше, не так…

— Слушай, Басин, — разозлился командир полка. Ты мне головой ответишь…

— Мне, товарищ первый, — тоже разозлился Басин, — больше отвечать нечем. У вас все?

Не так, не по правилу и не по обычаю отвечал комбат. Что ж он, в самом деле ничего не боится? Неужели ж у него сердце не болит перед этим наступлением? Неужели ж никаких мыслей оно не вызывает, тревог, сомнений? Каменный он какой-то, неармейский… И подполковник не нашел подхода к строптивому комбату, да и не привык этого делать — искать подходы. Он служил в суровое время, и всякие там подходы и беседы по душам его не касались. Для этого раньше были комиссары и политруки. И он резко оборвал: