Вард Рейслинк - Ладан и слёзы

— Черти вонючие! — буркнул Эварист. — Недоставало еще, чтобы они посадили этих девок в машину… — Его большие отвислые уши беспокойно задвигались. Он зажег новую сигарету и, схватившись обеими руками за баранку, навалился на нее грудью.

Мы простояли довольно долго, так и не выяснив, что же все-таки произошло. Я спросил Эвариста, почему он не выберется из колонны, чтобы ехать вперед, но он ответил, что этого делать нельзя — выходить из строя строжайше запрещено.

Наконец девушки спрыгнули с ограды и подбежали к нашей машине,

— Они уже здесь, — предупредил я Эвариста. Может, он меня не слышал, а может, ему просто было безразлично, только Эварист ничего мне не ответил. Я как зачарованный глядел на белевшую в траве яичную скорлупу, и мне вдруг до смерти захотелось съесть хотя бы одно яйцо, сваренное в мешочек.

Наконец мы тронулись дальше. Из бака, как Эварист называл крытый кузов машины, доносились оглушительные вопли. Там тоже пели, чаще всего вразнобой и фальшиво. Я вспомнил стихотворение «Родина», которое наш школьный учитель Бош велел нам выучить наизусть; я был убежден, что в стихотворении учителя родина выглядела совсем по-иному, чем вот эта родина под тентом машины, которая должна была доставить меня в сборный пункт на побережье. В школьных стихах не было ни единой строчки о «вонючих чертях», а только о наших славных героях.

В кузове передней машины часть солдат уже спала, поставив винтовки между колен, другие забавлялись тем, что махали руками и кричали беженцам, мимо которых мы проезжали.

— Мы быстро едем? — спросил я Эвариста.

— Да нет, не очень, — сказал он.

Я был немного разочарован. Меня мучил голод, но я не смел в этом признаться. Я снова стал глядеть по сторонам на дома, на деревья и на навьюченных, как мулы, людей, бредущих по дороге. За спиной у нас раздавался какой-то шум, его перекрывали пронзительные вопли девиц. Эварист перестал петь и нахмурился. Не поворачивая головы, он приоткрыл люк.

— Эй, вы там, черти полосатые! Здесь ребенок, не забывайте.

В кузове мгновенно наступила тишина, и я снова с восхищением посмотрел на Эвариста, который не только с легкостью управляет грузовиком, но и одним словом способен утихомирить сидевших в кузове солдат.

Мы ехали все вперед и вперед. Господи, как долго все это тянулось! Я втайне мечтал о передышке, когда я смогу наконец выскочить из кабины, размяться, походить вокруг машины и даже, может быть, поесть. Но Эварист сказал, что немцы следуют за нами по пятам и, значит, нам нельзя терять времени. Вид у него был усталый. Он даже петь перестал и меньше курил. Теперь он все чаще падал грудью на руль и, казалось, вот-вот готов был уснуть.

Наконец мы подъехали к большому городу. Вдали маячили высокие фабричные трубы, стоявшие в ряд, точно как трубы органа, и, пока я с любопытством озирался вокруг, Эварист выехал на просторную площадь.

— Мы здесь остановимся? — спросил я.

— Нет, только чуть-чуть переведем дух, наполним наши котелки и двинемся дальше, — сказал Эварист.

Он выключил мотор, и я заметил, что машины впереди нас тоже остановились. «Сейчас опять поедем», — подумал я и вздохнул. Зверски хотелось есть. Судя по всему, Эварист решил, что мы перекусим в дороге, в таком случае я был не прочь ехать дальше. Эварист выпрыгнул из кабины, и я следом за ним. Площадь была черна от беженцев, толпившихся вокруг навеса большого разрушенного дома, где раздавали бесплатную похлебку. Я увидел английских моряков — наверняка они организовали эту кормежку. Я потерял Эвариста в толпе и стал пробираться к навесу. Какой-то горбун ласково тронул меня за руку.

— Ты очень голоден, малыш, по лицу видно, — сказал он с хитроватой ухмылкой. — Стань-ка рядышком, тогда наша очередь подойдет быстрее.

Я послушно стал рядом с горбуном, очередь еле заметно двигалась вперед — туда, где дымились котлы. Сваренные в воде мидии издавали не слишком аппетитный запах, и, чем ближе подходили мы к котлу, тем невыносимей он становился.

Двое мужчин позади рассказывали, что неподалеку взорвали мост и потому им пришлось сделать огромный крюк. Меня все это мало интересовало, и я стал разглядывать горбуна. У него был огромный, похожий на помидор красный нос, но мне этот человек не казался уродливым — быть может, потому, что он был со мной ласков и приветлив и по-отцовски заботился обо мне. Когда подошла наша очередь, он подтолкнул меня вперед и, выставив два пальца, сказал англичанину, который разливал мидиевую водицу:

— Тое for deboi, heis verrie heungrie. [13] Две порции для мальчика, он очень голоден (искаж. англ.). Англичанин оказался совсем не англичанином и неожиданно прорычал:

— Заткнись, а то ни шиша не получишь.

Прижимая к себе миску с похлебкой, я с трудом выбрался из толчеи. Присел на стоявший поодаль ящик и стал маленькими глотками поглощать варево, чувствуя нестерпимый голод и отвращение к этой жиденькой невкусной бурде. И при этом я не переставал наблюдать за повозками, которые проезжали мимо, вздымая тучи пыли и песка. Похоже на базарный день, один из тех базаров по средам у нас дома, когда вся площадь запружена ручными тележками, подводами, велосипедами, всюду выгружаются тяжелые деревянные и железные ящики и снуют люди со свертками и пакетами в руках. Базар только что открылся, палатки еще не разбиты, но крики и возгласы уже наполнили воздух.

И вдруг я увидел девочку, которая сидела на плетеном стульчике и, прищурив от солнца глаза, спокойно глядела на всю эту кутерьму. Она была лет на пять старше меня и так поразительно похожа на нашу соседскую девочку Веру, что у меня на миг замерло сердце. Моя миска была уже пуста, и я поставил ее рядом с собой на ящик. Господи, думал я, хорошо бы это и в самом деле оказалась Вера.

Я встал и нерешительно двинулся к ней. Увидев меня, она удивленно откинулась на стуле, пораженная не меньше, чем я. Наши глаза встретились, эту минуту я часто потом вспоминал. Она поднялась со своего стула и растерянно произнесла: «Валдо…»

Горячая радость залила мое лицо, подступили слезы, но я сдержался и только все смотрел и смотрел на Веру. Первый ее вопрос был:

— Где твои мама и папа?

Я чуть было не выпалил: «В бездне». Но удержался и тихо, опустив голову и глядя на ее босые ноги, ответил:

— Умерли.

Она хотела еще что-то спросить, но я, не давая ей открыть рта, повторил:

— Умерли.

— О Валдо… — чуть слышно прошептала она.

Я стал рассказывать Вере, что случилось на лесистом склоне между Поперинге и Мененом, она слушала, затаив дыхание, и лишь тихонько шептала: «О Валдо…» А я, снова терзаясь болью, видел разорванный рот папы и мамину туфлю в траве.

Потом я спросил Веру:

— А где твои родители?