Гусейн Аббасзаде - Генерал

И лестно было слушать эти ласковые слова, но обидно только, что бабушка говорит «маленький Наби», когда он настоящий Наби… Вспомнил он, как однажды на свадьбе пожилой ашыг с усами, закрученными до ушей, пел дастаны о Наби. Свадьба гремела всю ночь, и многие сверстники Фируза не выдержали, разошлись по домам, а он не ушел; взобравшись на плоскую крышу дома, неотрывно смотрел во двор, где играли свадьбу, и слушал ашыга, который не спеша, с достоинством вел рассказ о народном герое, завершая каждый эпизод игрой на сазе и пением гошма, герайлы и теджнисов… [1] Гошма, герайлы, теджнисы — формы стихосложения, преимущественно в народной (ашыгской) поэзии. А наутро бабушка отбиться не могла от вопросов о Наби, хотя и много историй о нем знала.

И вот теперь, спустя столько лет, вдали от Азербайджана, за Волгой, в тихом лесу Фируз слушал песню о Наби, и сердце его колотилось от волнения и восторга.

Но тут боец вспомнил, кажется, о деле и смолк. Набрал охапку дров, понес ее к дороге. И заметил лейтенанта — слышал, наверное, лейтенант, как он заливался.

— Здравствуй, товарищ боец! — сказал Фируз. — Что ж ты замолчал? Ты хорошо пел, давно я не слышал этой песни… Пой, не смущайся.

Конечно, напрасной была эта просьба — Мустафа не артист, он пел для себя, и вообще, если он знал или видел, что его слушают, голос у него срывался, он забывал текст. Пробовал уже, ребята упрашивали — ничего не получалось. А тут как петь — при командире роты?

Лейтенант понял его состояние, улыбнулся.

— Ну, ничего, я надеюсь, когда ты ближе узнаешь своего командира, перестанешь стесняться, споешь и без моей просьбы. А сейчас не можешь ли указать мне, где находится медсанчасть? Я человек новый…

— Пойдемте, я покажу! — обрадовался Мустафа.

— Нет, ходить не надо, не отрывайся от дела, только объясни где, я сам найду.

Выслушав Мустафу, Гасанзаде поблагодарил его и ушел. Мустафа проводил его взглядом, пожал плечами.

Из-за дерева вывернулся старшина Воропанов, спросил:

— Что пожимаешь плечами? Или чем недоволен?

— Хотел проводить до санчасти, а он говорит: сам найду.

— Ну и что? Парень простой, свойский, услуг не любит. Мне понравился. Только что прибыл, а беседовал со мной, как со старым знакомым.

— Оказывается, он азербайджанец, земляк мой… Но мне он как раз кое-чем не понравился…

— Чем же?

— А вот тем, что не успел познакомиться с ротой, а уже ищет медсанчасть…

— Это еще ничего не значит! Человек недавно из госпиталя. Может, рану проверить надо, а может, повязку сменить — да мало ли что! Может, у него болит что-нибудь? Так что свои «нравится — не нравится» ты пока что оставь!

Фируз остановился перед одной из двух брезентовых палаток, осмотрелся. Из дальней палатки доносились женские голоса. Значит, там полно людей. А ему нужен только врач.

Огромные ветви клена прикрывали палатку, как зонт. С каждым дуновением воздуха с них сыпался желтый лист. Лейтенант взял бледно-желтый листок, упавший ему на грудь, посмотрел вверх на оголенный ствол дерева. С выступавшей вперед большой ветви свисал обломанный высохший сук — он держался еще на коре, словно отломленный палец.

В этот момент, откинув полог палатки, из нее вышла круглолицая светловолосая женщина в военной форме. Гасанзаде вскинул руку к виску.

— Здравствуйте. Лейтенант Гасанзаде. Мне надо видеть врача.

— Капитана Смородину? Сейчас проведу. Будем знакомы: медсестра Твардовская.

— А звать?

— Маша. Мария Твардовская.

— Очень приятно. «Хорошая девушка, — подумал Гасанзаде. — Интересно, как врач? Если покладистая, сговорчивая — поймет… А если нет?»

— Проходите, — Маша Твардовская приподняла полог палатки. Фируз пропустил ее впереди себя, пригнулся и вошел в низкую дверь. Палатка оказалась просторной, в ней было чисто, уютно и тепло. В дальнем углу стол, покрытый белой простыней, на нем — биксы, стерилизаторы, бутыли и флаконы, коробки с ампулами. У стены стояла кушетка, обтянутая белой клеенкой, и на ней спала женщина. Гасанзаде смутился, хотел выйти.

— Погодите, я ее разбужу, — сказала Твардовская. — Она сама просила разбудить, если кто придет.

— Не надо, я зайду попозже.

Но врач уже проснулась, услышав тихий разговор, откинула шинель и села.

— Я не сплю. Так, от безделья вздремнула, — Смородина поспешно убрала рассыпавшиеся по плечам волосы и поднялась. — На что жалуетесь, товарищ лейтенант?

Полковой врач Елена Смородина впервые видела Фируза Гасанзаде, и, конечно, не знала, что лейтенант только вчера прибыл в полк — она подумала, что он пришел из соседней воинской части, и из вежливости готова была оказать ему, если потребуется, медицинскую помощь. Эти приветливость и готовность помочь вызвали в душе Фируза уверенность, что от таких людей, как врач, беды не будет, и он постарался произвести на нее такое впечатление, чтобы расположить ее к себе.

Что касается Маши Твардовской, то ей красивый и вежливый лейтенант сразу понравился. «Если бы все парни были такими вежливыми и воспитанными, решила она, — у нас, девушек, и забот не было бы». Но, видимо, лейтенант хотел переговорить с врачом наедине. Догадавшись об этом, Маша захватила с собой стираные бинты и полотенца и вышла.

— Доктор, — сказал Фируз, — я пришел к вам на лечение и за советом. У меня ранение в грудь, и в госпитале рана затянулась, а вот теперь слегка кровоточит.

— Покажите.

Фируз снял телогрейку и гимнастерку. Покрытая курчавыми волосами грудь и плечи были перебинтованы крест-накрест.

— Где это вас так аккуратно перебинтовали?

— В госпитале.

— Вы оттуда недавно?

— Второй день в полку.

— В нашем полку? Кем вы назначены? Ротным? У нас была одна вакансия… Вместо Арбатова, что ли?

— Наверное.

Спрашивая и выслушивая ответы Фируза, Смородина осторожно разматывала бинт, складывая его себе на колени. Повязка на груди промокла; едва врач коснулась раны, Фируз чуть не вскрикнул от адской боли.

Смородина бросила бинт в корзину. Извлекла из раны ватный тампон и широко раскрыла глаза от изумления:

— Кто выписал вас из госпиталя в таком состоянии?

Возмущение Смородиной испугало Фируза. Надо во что бы то ни стало успокоить врача, а то она, чего доброго, отправит его обратно в госпиталь, откуда он едва вырвался.

— Я думаю, доктор, все обойдется. Может, обработаете и перевяжете, и пойдет на поправку…

— Вы так думаете? Вы что, врач? Я, например, думаю, что ваша рана требует длительного лечения. Не меньше месяца!

Смородина перебинтовала рану. Фируз опустил гимнастерку, затянул ремень.

— Вы меня очень огорчили, доктор, — сказал он спокойно. — Конечно, я знаю, что ранение серьезное. Но ведь и лечился я довольно долго… Так надоело, сказать невозможно. Вот и упросил врачей… Выписали. «Нет раба без вины, нет господина без милости», — так говорят у нас, азербайджанцев. Правда, я не раб, а вы не госпожа, но от вашего решения многое зависит, доктор.

Читать дальше