Гусейн Аббасзаде - Генерал

Товарищи беспрекословно выполняли его просьбы, а, скорее, приказы.

— На вот, браток, возьми! Одевайся! Знаем, что сердце рвется от радости.

В пять минут Кузьма преобразился. Илюша вертел его так и сяк, и, наконец, придирчиво оглядев в последний раз, сказал:

— Вид что надо! Хоть на парад!

— Правда? Нет, ребята, нормально?

— Не веришь, так хоть в зеркало глянь. Ну прямо что твой генерал! Только звездочек да шевронов не хватает. Так что, товарищ генерал, у меня к тебе одна просьба.

Кузьма с генеральской важностью бросил:

— Слушаю.

— Когда будешь возвращаться, принеси каждому из нас по полсотни граммов спирта. Сам видишь, погода холодная, согреться надо. Выпьем за здоровье твоей Люды, а заодно и согреемся немного. Клянусь матерью, когда вспоминаю о фронтовых ста граммах, сердце заходится. Подумать только, сколько времени капли во рту не было!

— Охотно верю, что выпить хочешь. Но заказов не беру — ведь не на базар иду.

— И незачем ходить на базар — ты только шепни на ушко своей Людочке, она найдет. В медсанбате спирт всегда водится!

И кое-кто согласился с Илюшей.

— Смотри, брат, — напутствовали они Кузьму, — вернешься с пустыми руками — не пустим тебя в землянку!

Уже с полчаса Шариф бился, пытаясь разжечь топку полевой кухни. Шуровал металлическим прутом, набирал воздуха в легкие, дул на угли — бесполезно, топка выстыла, только поднятый дуновением воздуха свежий пепел волной ударил в лицо.

— Тьфу, тьфу, — вытирая глаза, Шариф сплюнул. — Кто-то будет кушать, а я должен из кожи вон лезть, задыхаться от пепла!

— Не плюйся, Шариф, ты, как-никак, у котла! — откуда-то сбоку появился старшина Воропанов. — Кто же чертыхается при святом деле?

— Тут любой из себя выйдет, — Шариф вытер рукавом телогрейки лицо. Дрова сырые, горячих углей нет, растопка гаснет…

— Ну-ка, посторонись, посмотрю.

Горячих углей действительно, не было.

— Беспечно живете. Где же повар?

— Пошел к парикмахеру. Красоту наводить. Воропанов переложил дрова в клетку, порылся в кармане, извлек из него кусок газеты и подсунул под поленья, зажег.

— Теперь разгорится. — Он подождал, пока пламя охватило дрова и топка загудела.

— Да, что значит уметь…

— Мудреного тут ничего нет, немножко только соображения нужно. Чертыхаться каждый может, а дело делать… Небось, со стороны глядя, завидовал легкой жизни на кухне? А теперь жалуешься. Надо же; еще и одной смены не отдежурил.

— Правда, товарищ старшина, мне казалось, что легче поварского дела нет ничего на свете. А тут уйма всяких хлопот!

— Ладно. Теперь следи, чтобы дрова не прогорели, подбрасывай, а как только повар вернется, придешь ко мне, получишь полмешка сушеного леща, раздашь ребятам на обед. Только не запаздывай, я отправляюсь за продуктами.

Воропанов наклонился, снова посмотрел в топку, остался доволен и, посвистывая, пошел по тропинке в хозчасть.

Шариф открыл мешок с пшеном, присел на корточки, заглянул. Следовало бы перебрать пшено, однако заниматься этим делом ему не хотелось: дела этого не на один час. Он поковырял в пшене указательным пальцем, разбросал его, словно курица, и махнул рукой: сору лишнего нет, сойдет и так, а когда сварится и съестся, в брюхе само переберется — в общем, пусть так и остается!

Он закрыл мешок и сел на него — отдохнуть.

Когда повар вернулся от парикмахера, вода в котле шумно кипела. Отряхивая волосы, набившиеся за ворот, повар спросил:

— Перебрал пшено, Шариф?

— Давно. Тебя жду.

— Молодец! Где оно?

— Вот. — Шариф похлопал по мешку, на котором сидел.

— Засыпь в котел. Времени мало. Обед нельзя задерживать. — Повар поднял крышку котла. — Давай пшено, я засыплю, а ты иди к старшине за рыбой.

— Старшина был здесь, говорил об этой рыбе. Я ожидал твоего возвращения. Могу идти?

— Да, иди, но не задерживайся. Тут я и без тебя управлюсь.

— Иду, иду. — Шариф пошел бы куда угодно, лишь бы не возиться у котла. Но идти было недалеко, и он шел не спеша, стараясь продлить этот короткий путь.

Воропанов устроил свой склад под двумя большими дубами, кроны которых переплелись вверху. На перевернутых снарядных ящиках стояли мешки и коробки с пшеном, крупами, сушеным картофелем, консервами, которые береглись на «черный день», то есть на случай, когда продукты подвезти не смогут; в стороне хранилось поношенное обмундирование и бог знает что еще, и все это, покрытое зеленым брезентом, составляло хозяйство старшины.

Прислонившись спиной к стволу дерева, Воропанов дымил трубкой. Она торчала у него во рту постоянно, и вынимал он ее изо рта только для того, чтобы что-то сказать или спросить. «Интересно, — подумал Шариф, — как он ест? Наверное, попеременно сует в рот то ложку, то трубку…»

— Где же ты запропастился? Из-за тебя здесь торчу! — Трубка оказалась в руке старшины.

Товарищ старшина…

— Мне твои объяснения не нужны! — Воропанов сунул трубку в рот, жадно затянулся. — Подыми брезент, рыба там, с краю! Да поживей поворачивайся!

Не отвечая старшине, Шариф нащупал и взял мешок, до половины наполненный рыбой. «А, чтоб тебя! — вполголоса огрызнулся он по-азербайджански. — Кричит, как на жену!»

— Ты что там такое бурчишь? — спросил старшина. — Говори так, чтоб и я понял!

— Не умышленно же опоздал, говорю!

— А шел вразвалку — тоже не умышленно? Видел я, как ты плелся, будто все дела сделаны, остается только прогуливаться…

На обратном пути Шариф сбросил с плеч мешок, сел отдохнуть. Подумал, открыл мешок. Запах копченой рыбы ударил ему в нос.

«А она, кажется, недурна! Не кутум, конечно… Попробую-ка, что за рыба. — Он выбрал рыбину помясистее, разломал. — Слушай, это же прекрасная рыба! — Отбросил в кусты голову и хвост, потом отобрал из мешка штук двадцать больших, мясистых рыбин, разгреб палые листья под ближайшим кустом, положил рыбу в углубление, засыпал листьями, надломил ветку куста, сделал метку, чтобы можно было найти спрятанное, поглядел на потощавший мешок. Ничего, тут ее достаточно. Пусть полежит, после дежурства возьму, побалуюсь!» — Шариф огляделся. Нигде никого. И никто не видел его.

Закинув за спину мешок, он зашагал дальше. Немного отойдя, обернулся. Да, место он запомнил, найти легко…

Ночью Шариф долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок. Бойцы, тесно прижавшись друг к другу, спали, один только Шариф маялся. Наконец, он повернулся лицом к стене и закрыл рукой ухо, чтобы не слышать храп Петренко, наполнявший всю землянку. Но и это не помогло. Надо же, как будто в кузне меха раздувает… И не подумает о том, что рядом с ним лежит еще кто-то, спать не может! Разве при таком храпе уснешь?!

На самом деле вовсе не храп Петренко мешал Шарифу уснуть, а мысль об украденной днем рыбе беспокоила его. Если ее не пристроить в надежное место, она сгниет, а то и звери ее растащат — так и пропадет зря, да еще, чего доброго, люди догадаются, что не сама эта копчуха в лес приплыла… Лучше всего взять бы ее да отнести в соседнее село, продать или поменять на что-нибудь. Однако не верилось в успех этого дела. Кто разрешит ему отправиться в село? В роту ее тоже не принесешь, да и спрятать негде — запах тотчас выдаст, и не только можно опозориться, но и погореть можно. Получалось, что рыбу эту ни съесть, ни отдать, ни продать он не сможет. Вот оказия… Для чего же взял?