Петр Михин - «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить

Случилось это в самый разгар августовских боев. Батарея вела огонь на запрещение: мешала немецкой пехоте приготовиться к атаке. На площади в четыре гектара то там, то тут через каждые десять секунд гремели мощные взрывы наших снарядов, они как бы предупреждали немцев: не лезь, а то сыпанем пригоршнями! Для нашей же пехоты это было желанной защитой и передышкой. Каждое из четырех наших орудий должно было одно за другим сделать четыре выстрела с интервалом в десять секунд. Когда пошли по второму кругу, что-то при выстреле случилось с третьим орудием, его выстрел прозвучал громче обычного, оно окуталось густым, черным дымом, и от него ко мне, за сто метров, вибрируя, прилетел изогнутый штык от карабина — зло профурчал мимо моего носа и воткнулся в землю в метре от меня.

— Третье стрелять не может! — прокричал командир орудия.

Мне некогда было разбираться, что там случилось, и я продолжал называть по порядку номера орудий для производства дальнейших выстрелов. Только когда закончилась стрельба, я заторопился к третьему орудию.

Подбежал к гаубице — и остолбенел! Недвижными глазами уставился в пустое пространство, где за щитом должен был угрожающе возвышаться двухметровый орудийный ствол. На месте многометровой, толщиной в обхват человека стальной махины — ничего не было! Передо мною предстало орудие — без ствола! Без того, что стреляет! Это все равно что увидеть человека без головы! Немыслимая потеря кинжалом поразила мое сердце! Но вдруг боль потери перекрыла страшная мысль: а что будет со мной?! Жалость утраты сменилась страхом ответственности. Мы только начинали воевать, ни разу еще не теряли материальную часть, утрата орудия не укладывалась в моем сознании.

Из шокового состояния меня вывели солдаты орудийного расчета, они окружили меня и радостно кричали:

— Мы все живы, товарищ лейтенант!

Я очнулся. Радость за людей перекрыла горечь утраты и страх за свою судьбу. Но было немного стыдно: сначала о пушке и о себе подумал, а уж потом о людях вспомнил. Но разве моя вина в том, что так нас воспитали: сам погибай, людей теряй, но прежде всего орудие спасай!

— Да как же вы уцелели-то, хлопцы, — откликнулся я, — в метре от вас не просто снаряд разорвался — тонна стали вдребезги разлетелась, это же целый короб взметнувшихся в разные стороны осколков! –

А про себя подумал: вместе с ними и мне повезло, без людских потерь обошлось; может, и не расстреляют, а только в штрафной отправят, я тогда не знал еще, что это гораздо хуже.

Почему снаряд разорвался в стволе?.. Но сейчас не до рассуждений, нужно срочно сообщить о ЧП старшему лейтенанту.

— Снаряд разорвался в стволе орудия, — докладываю по телефону на НП командиру батареи.

— Ты с ума сошел! — с негодованием воскликнул потрясенный Чернявский, в тайне лелея надежду, что безусый лейтенант что-то напутал. — Да ты представляешь, что со стволом может произойти?! Вздутие получится! Орудие выйдет из строя!

— А уже произошло. Ствол разлетелся по самый щит, — поясняю спокойно, потому что уже пережил невероятное происшествие, которое только что случилось, и готов ко всему.

— Сколько убитых и раненых? — понизив голос, немного успокоившись, продолжил разговор командир батареи.

— Ни одного, все целы и невредимы.

— Не может быть, посмотри получше! — требовательно, с заведомым недоверием возмутился комбат.

Я снова подошел к третьему орудию и лично проверил каждого. Ни у одного человека не было ни единой царапины, и никого не контузило. У ящичного Бирюкова крупный осколок выхватил из-под зада вещмешок, но он только опрокинулся через спину и снова сел на землю как ни в чем не бывало.

— Нас орудийный щит спас, — поясняют мне не совсем еще пришедшие в себя красноармейцы. — Пирамиду с карабинами разнесло в щепки, а ведь она стояла у станины, рядом с замковым, нас же, как заговоренных, не тронуло.

Возвращаюсь к телефону, докладываю:

— Все целы.

— Командиру полка будешь докладывать сам! — угрожающе закончил разговор командир.

В чем же причина взрыва снаряда в стволе орудия? Чехол со ствола был своевременно снят, аккуратно свернут и лежал на месте около правого колеса гаубицы. Внутренняя поверхность ствола перед стрельбой была идеально чиста. Только что, перед самой стрельбой, на огневой позиции побывал заместитель комдива полковник Урюпин. Старый служака заглянул внутрь ствола и поразился его зеркальному блеску. Вьющиеся нарезы, как дивные кружева, заворожили взор полковника, он обомлел. Ранее ему никогда не приходилось заглядывать в орудийные стволы, хорошо знал только винтовочные, а такой красотищи никогда не видывал — не сдержался, приложил ладони к щекам и изо всей силы гаркнул в гаубичный ствол: «Урюпин, так твою мать!!!» — а мы счастливо рассмеялись, приняв восторг полковника как высшую похвалу.

Потерю орудия горько переживали все огневики батареи. Люди как-то приуныли и тесно жались к своим орудиям, как бы лаская их и радуясь: а наши целы! Уж так повелось в нашем небогатом обществе, что гибель товарищей переживали с меньшей болью, чем утрату орудия. Красавица гаубица являла собой незаменимый инструмент эффективной борьбы с фашистами. Солдаты в буквальном смысле слова носили ее на руках, вытаскивали из грязи, чистили и холили. Орудия для бойцов расчетов были как бы родными существами, они в какой-то мере олицетворяли собой далеких жен и матерей.

К обеду на батарею прибыл лейтенант из особого отдела, вместе с ним, так же на конях, возвышались двое автоматчиков. При подъезде к батарее они громко разговаривали, смеялись. Поначалу я обрадовался, что расследовать происшествие будет не какой-нибудь брюзга-старик, а мой сверстник, тоже, наверное, бывший студент, может, и из Ленинграда, только не с педагогического, а с юридического факультета. Но когда гость, не поздоровавшись, небрежно козырнул и скороговоркой сообщил, что он лейтенант Капицкий, я насторожился.

— Где взорванная пушка? — строго спросил он, ни к кому не обращаясь.

Его черные колючие глаза смотрели мимо меня, не оставляя никакой надежды на доверительный, товарищеский разговор, как будто мы с ним не были вчерашними студентами. На Капицком была новенькая, непомятая гимнастерка, хрустящая портупея, а щеголеватые галифе наглажены так, что стрелка на сантиметр выпирала наружу. Узкие голенища блестевших хромовых сапог плотно облегали нежирные икры ног. И сопровождающие его автоматчики, словно вынутые из конфетных оберток, отличались от моих огневиков, как новенькие гвозди от только что вытащенных из досок — старых, изогнутых и ржавых. По «гостям» было видно, что они не таскали из болота тяжелые гаубицы и не налегали грудью на высокие грязные гаубичные колеса.