Петр Михин - «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить

Вот и на этот раз бежим мы с телефонистом рядом с комбатом в цепи наступающей пехоты. Бежим мы за отступающими немцами, перемещаясь от одного омета соломы до следующего. Дело происходит в последние дни августа, в поле тепло, солнечно, хлеба все убраны, куда ни глянь — чистым золотом светится ровное жнивье, по нему тут и там беспорядочно разбросаны высокие, еще не успевшие осесть и уплотниться ометы душистой соломы. Пехота обегает ометы, а мы с комбатом Абаевым вскакиваем на каждый, чтобы сверху лучше все видеть. Смотрим, немецкая пехота заскочила в лесополосу. Едва наши солдаты, а их в батальоне человек пятьдесят осталось, приблизились к этой полосе метров на двести, как неожиданно навстречу им из лесопосадки вываливается густая черная цепь фашистов — человек двести! Противник контратакует свежими силами! Наши бойцы оторопели, залегли. А немцы, стреляя на ходу, изо всех сил бегут нам навстречу, и с флангов по атакующим открывают огонь вражеские пулеметы.

Наши пехотинцы испугались такой силищи, и один за другим начинают отползать назад, потом все поднялись и бросились бегом отступать. Я ударил своими снарядами по немецкой цепи — фашисты залегли. Абаев соскочил с омета и с поднятым над головой пистолетом побежал останавливать убегающих солдат — на ходу пятится назад, стреляет вверх, ругается, но никак не может остановить свой отступающий батальон. И в этот критический момент боя у меня вдруг прекратилась связь с батареей! Наверное, порвался телефонный провод, думаю, и посылаю единственного связиста по линии исправлять кабель, а сам с телефонной трубкой возле уха беспомощно, с замиранием сердца наблюдаю с омета за происходящим. Немцы, видя, что около них перестали рваться снаряды, вскочили и продолжили преследование нашего малочисленного батальона. И вот уже мимо омета, на котором я сижу, пробежала не только наша отступающая пехота, но и немцы, по которым я только что стрелял из своих орудий, — и я оказываюсь в тылу у немцев! А связи все нет и нет! Я беспомощен. Время идет. Пробежавшие мимо меня немцы удалились в наш тыл уже метров на пятьсот! Что делать?! Навстречу моему связисту для исправления связи с огневой позиции должен бежать другой связист, судя по времени — они давно должны были бы встретиться на середине пути! Что же случилось?! Почему нет связи?! Мало, что я сам могу оказаться в плену у немцев, немецкая пехота ворвется на нашу батарею, завладеет орудиями!

Повернулся назад и продолжаю смотреть, как удаляется от меня на нашу территорию проклятая густая черная цепь немецкой пехоты. Ах, как нужна сейчас мне связь, чтобы своими снарядами остановить немцев! Вдруг в телефонной трубке захрустело, и басок Минеева:

— «Коломна», как слышишь?

— Прицел двадцать, батарее, огонь! — вместо ответа кричу команду.

Положил несколько снарядов перед бегущей цепью врага, немцы залегли. Открываю беглый огонь по лежащим. Они сначала медленно стали отползать назад, а потом дружно вскочили и бросились бежать восвояси. Я переждал, пока они минуют мой омет, отпустил их на голое жнивье — и уж тут-то я разговелся немчурой как следует! Мои снаряды рвались в самой гуще убегавших немцев! Их оставалось все меньше и меньше! Когда я добивал последние группки убегавших к посадке фрицев, на омет вскочил запыхавшийся Абаев. Его батальон преследовал теперь уже отступавших немцев. Наблюдая избиение фашистов, он завизжал от радости!

— Вон, еще двое поднялись, ковыляют к посадке! Ударь по ним! — умоляет меня.

Прозвучала в трубку новая команда на батарею. Взрыв — и немцы уничтожены.

Когда все немцы были перебиты и я успокоился от пережитого, стал разбираться, почему же во время боя подвела нас связь.

— Почему не было связи?! — необычайно строго спрашиваю по телефону у сержанта Минеева, командира отделения связи моей батареи, сейчас сержант находится на огневой позиции у орудий в двух километрах сзади меня за бугром, а я — на наблюдательном пункте на передовой.

— Подо мною снаряд разорвался, — не объясняет, а жалуется мне сержант, — поэтому и не было связи, товарищ старший лейтенант.

Любому другому я бы сказал вгорячах: брешешь, сержант! Уж больно дорого обошлось нам на передовой это десятиминутное отсутствие связи в самый критический момент боя: я не мог стрелять батареей по немцам, пехота под натиском превосходящих сил противника отступила и понесла потери, а сам я чуть к немцам в плен не попал. Но сержанту Минееву я ответил более сдержанно:

— Ты в своем уме, Капитоныч?! Как это: под тобой снаряд разорвался, а ты разговариваешь со мной!

— Так точно, товарищ старший лейтенант, подо мною разорвался снаряд. Не верите — приходите и посмотрите, — в голосе сержанта слышалась такая обида, такая горечь и такое разочарование в самом близком ему человеке, который почему-то не поверил ему, что мне вдруг стало жалко его.

С сержантом Минеевым у меня сложились самые теплые отношения еще два года тому назад, со времени формирования дивизии в Коломне. Минееву лет сорок пять, он в отцы мне годится. Среднего роста, коренастый, подвижный; глаза, волосы и щетина на лице — черные как смоль; голос спокойный, низкий. Этот степенный пожилой человек, умудренный жизненным опытом, хозяйственный и заботливый, на которого можно положиться, сразу же привлек мое внимание. К тому же он оказался хорошим специалистом, связь в батарее под его руководством всегда работала как часы: в любую секунду, днем и ночью, я мог вызвать огонь батареи в нужную точку.

Я делал все, чтобы в боях сохранить этому хорошему человеку жизнь, все-таки четверо ребятишек у него в Пензе, поэтому держал его постоянно на огневой позиции, у орудий, подальше от передовой — там не стреляют, а с собой на передовую, под огонь, брал всегда молодых связистов. Обращался я к нему не иначе как «Иван Капитоныч». По-отцовски относился и Минеев ко мне. Приду, бывало, с передовой часа на два на батарею, мокрый, голодный, усталый, так он внимательно-заботливо и обувь, и одежду мою просушит, чайком угостит и радуется, что я из-под огня и непогоды невредимым явился. Но то, что он говорил сейчас про взорвавшийся под ним снаряд, ни в какие ворота не лезло. Недоумение мое лишь усилилось.

— Обязательно приду и посмотрю, — ответил я сержанту по-прежнему сухо и формально.

Между тем наша пехота достигла вслед за немцами лесополосы и начала по ту сторону от нее окапываться, потому что противник залег в очередной посадке и открыл сильный огонь.

Видя, что и наши, и немцы до завтрашнего дня атаковать друг друга не собираются, я решил сбегать на батарею, посмотреть, что же там случилось. Связиста Штанского оставил с телефоном в лесопосадке около Абаева. Если немцы снова зашевелятся, Абаев вызовет меня к себе по телефону.