Петр Михин - «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить

Страшные близкие пули взрывали снег на минном поле… Но стреляли немцы по черному пятну, образовавшемуся при взрыве, — мы же успели откатиться в сторону и зарыться в снег.

Обстрел длился больше часа, пулями был иссечен весь снег там, где мы раньше лежали. Если бы мы не откатились с этого места, они бы изрешетили нас.

Сколько же этих «если бы» нам пришлось преодолеть за 24 часа! Если бы не свет ракеты и я не увидел, что мы на минном поле, а впереди спираль Бруно… Если бы не глубокий снег, когда трассирующие пули шли прямо в мою голову… А если бы немецкий расчет не свернул, когда мы сидели в своей снежной яме?.. Или если бы чуть сильнее промахнули наши огневики… Или если бы мы вовремя не откатились после взрыва на минном поле… Но судьба и на этот раз сберегла нас.

Опять долго пришлось ждать, пока немцы успокоятся и можно будет снова двинуться в путь.

Какая же была радость в дивизионе, когда мы вернулись невредимыми на свою батарею! Радовался не только 1-й дивизион, радовалась вся передовая всей дивизии, потому что со всех наблюдательных пунктов следили за поединком немецких и наших артиллеристов.

Всю зиму мы простояли в обороне на реке Ингулец в Кировоградской области Украины. Перед новым, весенним наступлением сорок четвертого года жизнь на передовой заметно оживилась. Стали вспыхивать бои по улучшению позиций. Моя батарея продолжала поддерживать огнем батальон Абаева. Капитан Абаев был умным и храбрым офицером, правда, немного упрямым и излишне самоуверенным.

Мартовской ночью, когда густой туман окутал землю, съедая остатки снега, батальону Абаева было приказано захватить немецкую траншею. Растянувшись в цепь метров на триста, изреженный батальон покинул свои окопы и перебежками направился к немецким позициям. Когда до противника, судя по всему, оставалось метров двести, батальон по команде Абаева залег и тихо, по-пластунски пополз к немецким окопам. Комбат был слева, а в центре и справа атаку возглавляли командиры рот. Взводные давно вышли из строя.

Я полз вместе с Абаевым на левом фланге батальона. Со мной был только связист Прокушев, всегда готовый подключить телефонный аппарат к проводу, чтобы вызвать огонь батареи.

— Слушай, мы ползем вдоль немецких траншей, — насторожился я, обращаясь к Абаеву.

— Правильно ползем! — упрямо ответил комбат, не считаясь с моими опасениями.

Проползли в вязком тумане еще метров двести.

— Мы обогнали правый фланг и цепь развернулась вправо! Мы же вдоль немецких окопов ползем! Поэтому их так долго и нет, — снова обеспокоился я.

— Правильно ползем! — уже сердито огрызнулся Абаев.

Абаев был моим фронтовым другом, но он был лет на восемь старше меня и не хотел считаться с мнением вчерашнего студента. Ну что ж, он хозяин, батальон его, моя батарея только поддерживала его огнем. Правда, я не подчинен ему, но бросить его, вернуться назад я не мог: скажут, струсил, не поддержал в бою. Потому — куда Абаев с батальоном, туда и я со связистом.

— Вперед! Вперед! — постоянно передавалась по цепи жесткая команда Абаева.

Растянувшись в цепочку, под покровом темноты и тумана, такого густого, что никакие осветительные ракеты не пробивали, батальон бесшумно, но проворно продолжал ползти — как ему казалось, к немцам. Чтобы атаковать их спящих, бесшумно.

Вдруг ни с того ни с сего полил дождь. Туман рассеялся, и сквозь просветлевшее утро атакующие — к ужасу своему! — увидели в сорока метрах слева от себя немецкие окопы. Фашисты тоже увидели наших, и тут же пулемет открыл кинжальный огонь. Вскоре длинной очередью полоснул второй пулемет, потом к ним присоединились еще несколько ручников, и все поле оглушил сплошной треск пулеметно-автоматной стрельбы.

Все случилось так внезапно, что многие наши не успели даже развернуть в сторону противника оружие. Страшной силы фланговый огонь мгновенно прижал к земле все живое — ни шевельнуться, ни развернуться никто уже не мог. Только отдельные смельчаки, несмотря на бурю огня, вразнобой ударили в сторону немецких окопов и тут же, пораженные пулеметными очередями, умолкли. А немцы будто взбесились! К дежурным пулеметчикам торопливо присоединялись выбегавшие из блиндажей проснувшиеся солдаты. Положение стало слишком неравным: немцы были в окопах, над брустверами мелькали только котелки их касок, местность перед их окопами за целую зиму они изучили до мельчайших подробностей; наши же лежали на открытом мерзлом грунте, прижатые к земле мощным ливнем пулеметно-автоматного огня.

Я полз самым левым, справа был связист Прокушев, дальше Абаев и весь батальон в цепочку, человек семьдесят. Первая же пулеметная очередь резанула слева-спереди, со страшным шумом над головой пронеслись первые пули. Едва я успел вжать голову в лощинку, как немец, чуть опустив ствол пулемета, вспорол левое плечо моего полушубка.

— Лежать, не двигаться, — послал по цепи команду Абаев, и сам замер на месте.

Связист Прокушев был сражен сразу же, как только он попытался подключить телефонный аппарат к кабелю. Абаева же не коснулась ни одна пуля: своими телами мы с Прокушевым полностью закрыли его от огня немцев. А замерший от страха батальон нещадно косили немецкие пулеметы и автоматы.

Хотя дождь продолжался, видимость постепенно улучшалась, и немцы, покончив с батальоном, принялись, как вошедшие в азарт охотники, выискивать с помощью биноклей уцелевших красноармейцев. Стоило кому шевельнуться или попытаться сменить положение затекшего тела, а то и просто открыть глаза, как тут же следовала прицельная пулеметная очередь, к ней присоединялся огонь тех, кто не отыскал себе цели самостоятельно, — стрельба велась по человеку до тех пор, пока не обнаруживалась очередная жертва.

Стиснув зубы от злости я лежал на правом боку лицом к немцам. Правая щека моя прижималась к мерзлой земле. Приоткрывая находившийся у самой земли, в тени, правый глаз, я время от времени смотрел на немцев. А те, вытянув шеи, изо всех сил всматривались в лежавших красноармейцев в надежде заметить малейшие признаки того, что кто-то еще жив. Вдруг самый высокий из толкавшихся в траншее немцев быстро, с силой взмахнул правой рукой над окопом. Не успел я сообразить, что это значит, как метрах в пяти впереди меня на землю шлепнулась ручная граната. Она подскочила вверх, несколько раз подпрыгнула и подкатилась к самой моей голове. Ожидая взрыва, я в страхе прикрыл глаза. По счастью, граната вкатилась в ямку и тут же взорвалась. Тупой, короткий удар взрывной волны обжал со всех сторон мою голову, и тут же прошумели многочисленные осколки.

Дождь усилился. Полушубки и шинели набухли от воды и покрылись ледяной коркой. Теперь не только пули, но и каждая капля дождя, ударявшая по одежде, тяжелым молотом отдавалась в ушах. День длился бесконечно. Я совсем замерз, временами впадал в беспамятство, и тогда в туманном сознании тягуче медленно чередовались видения: немцы… выстрелы… дождь… стоны… холод… боль… сон… пробуждения… и снова дождь, выстрелы, беспамятство… Бесконечно долго все мы, еще живые, ждали спасительной ночи.