Виктор Николаев - Живый в помощи. Часть вторая .А помнишь, майор...

Колька от начавшейся необратимой и прогрессирующей жажды прямо на столе выпил залпом трехлитровую банку воды. Наконец, в ведре раздался характерный металлический стук. Один осколок нашли. Минут через пять что-то заскребло.

— Коля, потерпи, еще один осколок, — Имам Ильич вплотную всматривался в место разреза. Оно, красное от крови и обнаженных мышц, никак не позволяло хирургу разглядеть, куда он попал.

— Ой-й-и... Да не осколок это, — шипел Колобов, — это моя кость!

Через минуту хирург все-таки достал, что искал: пулю калибра 4,42. 0т старинного английского бура.

— Игорь... Коля, ты не слушай, а впрочем, ладно, ты мужик крепкий. Место ранения зашивать нельзя.

Колька бледный, весь в обильном поту уже не задавал никаких вопросов, просто смотрел на врача.

— Пуля, возможно, отравленная. Игорь! Трубку, тампон, промидол, три шприца...

На Имамов стол Кольку доставили прямо из боя в ущелье. Тогда Колобов со своим ведомым капитаном Тимкой Распутиным получили задачу с вечера и тщательно спланировали с "Чайкой" взаимодействие по уничтожению крупного каравана. В точку боя вышли в нужный час с нужным курсом. Караван из сорока верблюдов и почти ста человек "духов" только-только залег на дневку, то есть замаскировался для дневного отдыха в очень удобном для себя месте, в центре сумрачного глубокого ущелья.

Высадив две группы десантников по десять человек, вертолетчики встали в круг и начали тщательно обрабатывать НУРами (неуправляемыми ракетами) и пушками подход для спецназа по высмотренным тропам. "Духи" заметили высадку по звуку бортов слишком поздно и, побросав скотину с зашоренными кожаными наглазниками, которая, вздыбившись и ревя по-дурному от перекатывающегося в ущелье грохота и запаха гари, начала сшибаться лбами друг с другом, истекать обильной пеной и ходить на задних ногах в поисках спасения. "Духи", одуревшие от гашиша и от всей этой массы мечущихся животных, палили из всех видов оружия куда попало, норовя поразить стремительно проносившиеся вертолеты. От разнокалиберной мощной стрельбы в глубоком извивающемся ущелье появилось необычное искаженное пещерное эхо, от чего смертный хор добиваемого каравана стал, как наяву, слышаться в противоположной стороне. Спецназ, поднявшись в стойку, пошел наступательной цепью на это обманчивое эхо... спиной к "духам". Обалдевшая бандгруппа, первые секунды не веря своим глазам, в последующие открыла догонный огонь со всех стволов в спину десантникам. Вертолетчики, чуть не щелкая стойками шасси по головам спецназу, носились над ними и, высунувшись из блистера по пояс, показывали руками, где "духи". Наконец, десантники, сообразив в чем дело, сориентировались... Плата за ошибку — четверо тяжелораненых.

Во время очередного прохода над местом боя та пуля и попала Кольке в правое плечо. Но она в пылу боя показалась легким шлепком. Что он серьезно ранен, Колобов понял в конце боя, когда добивали оставшихся целыми верблюдов и "духов". Живых бандитов, прикрутив чалмами затылок к затылку парами, раскидали по бортам, прихватив трофейное оружие. Своих раненых уложили к Колобову и, взлетая, дожгли ракетами все, что осталось. При подлете на аэродром у Николая от обильного кровотечения начало сильно ухудшаться зрение и стало пропадать ощущение горизонта. Он просипел правому летчику:

— Промидол...

Молоденький пилот так растерялся, что выронил шприц-тюбик. Бортач перехватил обязанности врача на себя, всадив командиру через штаны до упора, с размаху сразу два тюбика. У себя на аэродромную полосу сели грубо и боком. Секунды спустя их, при работающих винтах, вынимали привычные ко всему свои мужики.

Через двое суток после операции Колька, едва ворочая горячим и толстым языком, клянчил у врача выписку.

— Меня мужики там ждут, — вяло плел он.

Мужики ждали не там, а под дверями. Перед вылетом в госпиталь на "Чайку" они зашли к командиру эскадрильи и без особой дипломатии поставили условие:

— В плановый "профик" (лечебно-профилактический центр в Союзе) летим только с Колобовым. Без него ни в Союз не поедем, ни здесь летать не будем.

Имам Ильич в ответ на аналогичную просьбу ходоков и Колькину просьбу о выписке упорно сопротивлялся только первые два часа. Сдался с условием:

— Выпишу, как только он поднимет стакан с водой прооперированной рукой.

Хороший хирург, он знал, что раньше чем через месяц Колобову это сделать не удастся. Этого времени достаточно было, чтобы удачно залечить непростое ранение. Мужики и больной воодушевились. Друзья Кольку кормили как на убой, привозя на последние деньги лучшие продукты из газнийских дуканов. Девять дней спустя хирург крякнул и махнул рукой:

— Выписываю.

Колька с трудом, но стакан держал. Горше всех было Николобаевскому однопалатнику, советнику из посольства.

— Жаль, что рано тебя забирают, — бурчал он. — Я благодаря тебе только отъедаться начал.

Горчило и в Колькиной душе. Он, морщась, вспоминал о невосполнимой потере — ноже-разведчике, стреляющем боевым патроном из рукоятки, который ему подарили десантники из "Чайки". Когда его после боя, раненого, вытаскивали из вертолета, тот нож буквально сорвал с него "заслуженный подлец части" — замполит эскадрильи. Этот давно не летавший человек был жалок в своих действиях и оправданиях при увиливании от боя. Это понимали и видели все, но смущались и отворачивались от него не от его пугливости, а от вранья, каким он оправдывал свою трусость: он всегда чем-то был серьезно болен. В тот раз, когда раненого Колобова осторожно вынимали из вертолета, он подскочил к нему и первое, что нервно проговорил:

— Колян, отдай мне твой нож разведчика. Ты все равно уже отлетался, а мне он жуть, как нужен.

Белый Колька с висящей, как плеть, рукой, задохнувшись от такой наглой просьбы, здоровой сорвал с себя любимое оружие и со всей силой врезал рукояткой ножа по морде замполита. Двое суток спустя политработник, благодаря Колькиному стреляющему ножу, удачно списался с летной работы. Провожать его не пошел никто. В Кабул он летел в хвосте "восьмерки" и вышел, как в ночи растворился, навсегда.

Самая трудная дорога с войны — домой, если она пролегает через таможню. Наивные мужики, убежденные, что самое тяжелое осталось за ленточкой, со всего маху напоролись под белым солнцем Ташкента на бескомпромиссного нового Верещагина. Газнийцы в шесть голов отчаянно решали, как прорваться сквозь таможенные турникеты, хотя бы за сутки.

Пограничный накопитель на глазах раздувался от все прибывающих почерневших, измятых афганцев, которые от увиденного не особенно радовались, что они дома. Проходимость через таможенный контроль была невыносимо медленной: шесть—восемь человек в час. Над точкой досмотра висело темное облако из непереводимых слов. Все решали свою задачу по разному: одни — исходя из служебных обязанностей, которым было всерьез обидно за державу, и это заставляло их быть излишне дотошными; другие — от нетерпения эти обязанности стремились максимально упростить, отчего предлагали злющими языками тьму рекомендаций. У Кольки невыносимо ныла прооперированная рука, и он ее нянчил, пытаясь хоть как-то уменьшить боль. А людская кишка из сотен единиц, тянувшаяся со скоростью десять см в час, не думала ускоряться.