Михаил Авдеев - У самого Черного моря. Книга III

Он возвращался на аэродром, когда сверху из-за облаков на него внезапно спикировали два «мессера».

В такой ситуации гибель почти неизбежна: нет времени для маневра, у врага преимущество в высоте, скорости, маневре.

Здесь могло спасти только молниеносное решение, и не случайно кто-то в шутку назвал Воронова «таинственным устройством, где все уже заранее распланировано».

Конечно, в воздушном бою решительно ничего «заранее распланировать» попросту невозможно. Но разве опыт — не в счет? Разве смелость и мужество, помноженные на характер, ничего не значат!

«Устройство» сработало мгновенно: «Нужно выиграть время, обмануть их. Высота приличная. Должно получиться…».

— Делай, как я! — это ведомому.

«Яки» ринулись вниз. Ведомый с тревогой смотрел на альтиметр — показатель высоты. Казалось, еще несколько минут, и самолеты врежутся в землю. Нужно было виртуозное мастерство, чтобы вывести их из пике на предельной малой высоте. И наши летчики вывели…

У «мессеров» скорость немалая, а летящий вниз камнем самолет — молния. «Если эти русские решили быть самоубийцами, — мелькнуло, видимо, в головах гитлеровских летчиков, — то нам присоединяться к ним совсем не обязательно…».

— Вероятно, — сказал потом пораженный таким «экспериментом» ведомый, — у Воронова нервы, по всем законам природы, существовать должны. Но я их что-то не заметил. А вот фашисты «психанули», на что командир и рассчитывал, — вышли из атаки.

В воздушном бою успех решают секунды. Выход из пике, вираж, стремительный набор высоты — и вот уже Воронов с противником «на равных».

— Теперь посмотрим кто кого! — весело крикнул он в микрофон ведомому, который еще зябко ежился от только что пережитого. — Атакуем!..

Небо грохотало, расцвечивалось очередями, завывало готовыми разорваться от напряжения моторами. И в этой бешеной карусели, казалось, ни зайти в хвост, ни прицелиться.

Но вот на мгновение в прицеле виден черный крест. Пальцы срабатывают автоматически — пошли снаряды!

Воронов даже не успел заметить: попал или нет. Только выходя из виража, увидел — черный шлейф дыма тянулся за самолетом, уходящим в сторону немецких позиций. «А куда подевался второй „мессер“ — неизвестно. Наверное, нырнул в облака. Жаль, упустили…».

«Мессеры» атаковали строй наших бомбардировщиков еще на подходе к цели.

Воронов, как всегда, продумал «пропозицию». Нападения он ожидал. Гитлеровцы — не идиоты, и, конечно, постараются отразить бомбовый удар.

«Атака в лоб и снизу, — рассудил летчик, — практически исключена. Здесь фашисты нарвутся на достаточно мощный огонь. Вероятнее всего, они навалятся сверху. Здесь их и нужно ловить. Дождаться рывка „мессеров“ и перехватить их в самом начале атаки. Но перехватить так, чтобы оказаться у них „на хвосте“. Не принять боя они не смогут — поздно. Но им будет уже не до бомбардировщиков. Наш выход невольно будет принят, но в более выгодной для „яков“ ситуации…»

Поначалу так и случилось.

«Мессеры» с ревом вышли из-за туч и рванулись к цели. Расчет фашистских летчиков был прост: прежде всего разбить строй машин, посеять панику, а уже потом бить бомбардировщики поодиночке.

Лишь какие-то мгновения отделяли начало этой штурмовки от секунд, когда Воронов с ведомым «вывалились» из-за соседнего облака.

С «мессеров» заметили опасность, когда «яки» уже повисли у них на хвосте.

Казалось — все, победа обеспечена: в перекрестии прицела — свастика. Воронов нажимает гашетку и… пулемет не срабатывает. Случилось что-то непредвиденное. Возможно, перекос патрона.

Но дорогие секунды упущены: «мессеры» уходят на вираж.

Теперь будет бой на равных, и все нужно начинать сначала.

А бомбардировщики уже над целью. Внизу — море огня, взрывы, черная хмарь застилает горизонт.

Воронов уже не надеется на пулемет.

— Прикрой, атакую! — ведомый чувствует в голосе командира непонятную злость и решительно ничего не понимает: «Ну, не сбили… Не во всяком же бою это удается. Главное-то сделано: к цели „мессеры“ не допущены, скованы боем…».

Теперь уже все — «по правилам»: в небе — «карусель», где непосвященный наверняка спутает и своих и чужих.

Воронов идет в лобовую. Гитлеровец попался не из трусливых. «Перчатка поднята». Ведомый в ужасе: сейчас столкнутся!

«Не сверну! — стиснув зубы, бормочет про себя Воронов. — Ни за что не сверну!.. Лучше сломаю себе шею…»

Огненные трассы тянутся от фашистского самолета к «яку».

«Стреляй, стреляй. Это тебе не поможет! — отчаянная ярость овладевает летчиком. — Сейчас!..».

В последние доли секунды «мессер» отворачивает. В то самое мгновение, когда автоматически сработал рефлекс Воронова и в фюзеляж с черным крестом впились его снаряды.

Только через минуту-две Воронов почувствовал, что и лицо, и спина, и ладони его словно сведены судорогой.

«Никуда не годится, браток… — недовольно буркнул он сам себе. — Нервишки разыгрались…».

«Что вы сказали? — в наушниках встревоженный голос ведомого. — Вы не ранены?..»

— Нервишки, говорю… А к чему нам нервишки?! Где второй фашист? Я его что-то не вижу.

— Ушел.

— Ну и шут с ним, что ушел. Следи за небом…

— Слежу, Пока все спокойно.

— Да уж куда спокойнее!..

Непонятно было — доволен командир или раздосадован.

Теперь — о третьем письме упомянутом мной вначале и полученном от однополчанина уже после войны:

«Меня удивила смелость и какая-то, несвойственная молодым, профессиональная хватка Воронова. Уже в первых полетах, когда был ведомым, он показал себя бойцом решительным, находчивым, волевым.

Никогда не забуду радости, буквально написанной на его лице, когда он сбил „свой“ первый вражеский самолет.

Неудачные атаки переживал мучительно. И тогда ему не сиделось на земле. Дай ему волю — он все бы двадцать четыре часа не выходил из боев.

Не знаю, откуда у него брались силы, но я никогда не видел его усталым. Думал — молодость!

Нет, дело здесь не в молодости. Долгий путь прошли мы с ним вместе, и он всегда оставался прежним. Душа у Воронова молодой, конечно, была. И еще — сильнее этого было яростное желание победы…».

Были в письме и другие строки: «Кому же, как не таким людям, воспитывать новое поколение воздушных асов». Трудно что-либо добавить к таким словам. Они поневоле вызывают раздумья…

Разными по складу характера и души бывают летчики. Один нетерпелив, активен, яростен в атаках. У него мгновенная реакция на любую ситуацию боя. Он бесконечно храбр. Храбр настолько, что подчас «лезет на рожон», и его приходится поправлять и одергивать:

— Ну, подумай сам. Угробишь ты свою светлую голову, хотя и собьешь фашиста. А толк какой? На войне одной храбрости мало. Нужна еще и выдержка. Согласись, насколько больше пользы ты принесешь, если и победишь, и уцелеешь. Тогда ты не одного, а еще десяток гитлеровцев на тот свет отправишь…