Александр Авраменко - Огненное лето 41-го

Спотыкаясь и поддерживая друг друга, мы успеваем отбежать, прежде чем начинается беспорядочная стрельба детонирующих пулемётных патронов. Падаем ничком, прикрывая голову. В этот момент над нами с рёвом проходит мессершмитт, воздушная струя от его винта обдаёт нас дымом и вонючим выхлопом. Совсем низко над землёй, сволочь!

В бессильной злобе я вижу, как хищное узкое тело с ярко-жёлтым коком уходит на высоту и делает мёртвую петлю прямо над нашими головами. Радуется победе, сволочь!.. Наконец, фашист уходит восвояси, а мы с Дашей поднимемся и бредём к нашим землянкам. Навстречу нам бегут бойцы БАО.

— Вы живы, товарищ командир!

— Только мы и остались…

Воцаряется тишина. Навстречу выбегает невесть откуда взявшийся Леха Махров:

— А где остальные, товарищ старший лейтенант?

Я не успеваю ничего ответить, как девушка выпаливает:

— Все здесь, товарищ старший майор. Перед вами.

— Как… все — наш новый НКВДэшник в шоке.

— Всех пожгли. И нас, и истребителей. Всех.

Над полем проносится истошный женский крик.

Это кричит одна из подавальщиц, изо всех сил зажимая себе руками рот…

Силищу мы накопили, по тем временам, конечно, немалую — почти восемь дивизий, и все полного состава. Вооружённые по штату, сытые, экипированные согласно Устава РККА. По бумагам, ясное дело, а на деле — кое-где одна винтовка на троих. Но всё равно порой стыдно становилось, что кто-то совсем рядом врага сдерживает, а мы тут в тылу отлёживаемся, можно сказать, брюхо наедаем.

Слава Богу, недолго курорт наш продолжался — маршал Тимошенко приказ издал, генерал Иван Артемьич, как положено есть! ответил. И раненько утречком мы уже на позициях стояли, сетками маскировочными обмотанные и кустиками утыканные, и сигнала ждали. Ну и дождались.

Только забрезжило, как в небеса ракета зелёная взвилась, по радио тоже продублировали: Гром! Гром! Гром!. То есть, начали. Ну, начали, так начали. Мы-то думали, что артиллерия хоть немного нас порадует или авиация налёт на передний край противника изобразит… какое там…

За Сталина! За Родину! — и всё, причем именно в таком порядке. Бей фашистских оккупантов!. Мне-то что, я бить очень даже не против! Тем более, что тут и личные счёты прилагаются. Но переть вперёд, на дурачка, авось кривая вывезет — увольте… хотя, кто нас, простых бойцов, спрашивает-то?..

… — Сосна — 1, доложите Берёзе.

— Я Сосна — 1. Выдвинулся к переднему краю. Прохожу порядки пехоты.

— Медленнее, Сосна, медленнее!

Это уже другой голос в наушниках, более командный, нежели у нашего командира полка. Ладно, будем надеяться, что броня спасёт.

Дзинь!

Ну что я за человек, снова накаркал! Рикошет! Мехвод вскрикивает.

— Ты что, Петров? Ранен!

— Никак нет, товарищ капитан, немного крошкой посекло…

Облегчённо вздыхаю… и бросаю мимолётный взгляд на люки. В смысле, из какого лучше выскакивать, если нас… Матерясь про себя, гоню эту мысль как можно дальше.

Какого б я из себя бесстрашного не строил, сколько бы потом не хвастал, боюсь я каждый раз — всегда, когда в атаку идём, мандраж и начинается. Страх заполняет всё тело, мерещится, будто каждый снаряд летит прямо в меня, будто все вражеские танки и противотанковые орудия стреляют только в мою машину.

Но я вспоминаю, что рядом ещё четверо ребят, а за спиной целый батальон таких же мальчишек, как мой заряжающий Дымов, которому вчера исполнилось девятнадцать лет. И командир должен показывать им пример.

С другой стороны, не страшно, что я поддамся азарту боя и потеряю над собой контроль — страх вытесняет эту дурацкую бесшабашность. И уже холодной головой я оцениваю ситуацию на поле боя, инстинктом находя слабое место, чтобы бить, бить туда изо всех сил…

КВ медленно набирает скорость. Всё же он слишком тяжёл, слишком…

Обнаружив врага в перископе, прерываю ненужные, в общем-то, размышления:

— Петров, левее на два!

Механик берёт влево, туда, где я заметил взметнувшуюся пыль от выстрела противотанковой пушки. Ага, вот и она! Хвалёная, а вернее, перехваленная тридцатисемимиллиметровка.

Для БТ и Т-26 годится, но не для нашего непробиваемого чудовища. Прислуга орудия это прекрасно знает, немедленно бросаясь в разные стороны. Но пулемёт ставит точку в их коротком забеге, где ставкой жизнь. Один не успевает, исчезая под широченной гусеницей.

Я напрягаюсь, готовый услышать хруст костей и предсмертный вскрик, но разве в таком грохоте услышишь? Тут же невольно отшатываюсь от перископа. Яркая белая вспышка бьёт по глазам, и одновременно по уцепившимся за внутреннюю скобу рукам проходит краткая дрожь. Рикошет!

Это уже серьезнее, теперь только вперёд! Чем выше скорость, чем больше петляем, тем меньше шансов у противника подбить нас… Бежишь, гад! Грохочет ДТ, нелепо взмахнув руками, немец валится на землю. Ещё шевелится, но бесполезно — траки соседнего танка накрывают врага. Замечаю, как в агонии дёргается сапог… а может и не в агонии, просто катками пошевелило…

Прорвали! Не так страшен чёрт, как его малюют! И тут внутри у меня всё холодеет одноклассники! В рации слышен истошный вопль:

— Танки!

В ответ я ору в микрофон:

— Что танки! Вперёд! Забыли, на чём!

Действительно, кое-кто забыл, особенно те, кто с плавунцов. У них-то вообще броня фанерная была…

А тут тройки с такой же пушкой, как и у вражеских противотанкистов, которых мехвод на гусеницы намотал.

Бзззинь! Бах!

Э-э, нет, это уже не они! Лихорадочно осматриваю местность, однако ничего не вижу:

— Петров, полный газ! Самый полный!

Мы врезаемся во вражеские ряды, стреляя в упор. Летят в разные стороны гранёные башни, одна за другой вспыхивают фашистские машины. Немцы выскакивают из люков и пытаются скрыться в густой пшенице, но пулемётчики не спят. Огненные струи трассеров оканчивают полет в светлых комбинезонах танкистов противника.

— Петров!!!

Поздно! Наша многотонная махина со всего маха бьёт в борт пытающуюся удрать двойку. Дизель ревёт изо всех своих пятисот лошадиных сил, давая понять, что ему тяжело, пронзительно визжит рвущейся металл. Нос КВ начинает задираться, и я мысленно холодею только не в брюхо! Там же бумага, а не броня!

— Мехвод! Вытаскивай нас быстрее!!!

Резкий толчок — и мы становимся, как говорится, на ровный киль. Выдохнув, я смотрю перед собой в перископ, внезапно понимая, что впереди чисто. Мы прошли вражеские порядки насквозь. Лихорадочно кручусь в башне, бросаю взгляд назад — нам ещё и там хватит добычи…

Разворачиваю танки, и мы идём на добивание фашистского клина. Бухают пушки, визжат пулемёты, рассыпают снопы искр болванки, иногда рвутся фугасы. Из огненного мешка выскакивает гусеничный бронетранспортёр и натыкается прямо на прямой бронебойным. Тяжёлый снаряд врезается точно в скошенный лоб и вминает лист внутрь. Гремит взрыв.