Олег Селянкин - Они стояли насмерть

— Раз я уж на поганку похож, то, значит, мне и не место среди боровиков! — вспылил Чигарев. — Уйду в пехоту, хоть рядовым, а после войны вообще демобилизуюсь!

— Не шуми. Я же сказал тебе, что перегородки тонкие… Если бы у тебя не было всех возможностей стать настоящим человеком, или, как уж я начал говорить, грибом, то я бы и не просил тебя зайти сюда. Зачем? Уходишь в другую часть, ну и прощай! Так ведь?

Нечего было возразить Чигареву. В голове его был какой-то сумбур. Много неприятного услышал он от Ясенева, на многое мог бы возразить, но какой-то внутренний голос подсказывал ему, что Ясенев прав.

— А теперь немного и про себя… Попало мне сегодня от Военного совета, и попало здорово.

— Вам?!.. За что?

— За близорукость, мягкотелость… Давно нужно было поставить вопрос о Семенове принципиально, а я все ждал чего-то, приглядывался… Как видишь, у меня тоже есть ошибки. Большие ошибки… Давай мы так с тобой договоримся. Ты делом докажешь, понял меня или нет. Договорились?

Чигарев ушел к себе на катер, и Ясенев остался один. Он попробовал заниматься текущими делами, но не мог. Разговор с Чигаревым всколыхнул в нем не успевшие улечься воспоминания о беседе с Семеновым. 1\апитан первого ранга, получив приказ о своем снятии, тоже пришел в эту каюту. На лице его была только растерянность.

— Как же это так, а? — спросил Семенов. — Служил, служил, а теперь на свалку? Не годен стал, брат, Семенов?

— Пойми, Андрей Петрович, что на новом месте тебе будет легче.

— Это мне-то?! Назначили командиром тыловой базы и довольны? Боевого командира и портянки считать! — Семенов раздул ноздри, потом стукнул кулаком в стенку каюты и крикнул: — Шурка!

— Точно. Было, — донеслось в ответ.

Семенов ошалело посмотрел на стенку, поднялся, нахлобучил фуражку на глаза и почти выбежал из каюты.

Чуть слышно гудят телеграфные столбы. Где-то далеко, за большим лесом, идет дождевая туча. Косые полосы протянулись от нее к земле, и сквозь них просвечивает половина солнечного диска. Там дождь, а здесь чудесный вечер, и на поверхности маленькой речки не видно ни одной морщинки.

Ольга сидит на крыльце санчасти, смотрит на далекую дождевую тучу, прислушивается к гудению столбов. Хоть и сидела она на крыльце домика в этой деревне, а мысленно была далеко отсюда. В Сталинграде. Вот уже две недели, как в сводках начали говорить о нем. Сталинградский фронт стал основным. К нему приковано внимание всех.

Удивительно скупые сводки! Так хочется знать все об этом городе, о его защитниках, а сообщают, что бои идут на такой-то улице, и ничего больше!

— Здравствуйте, Ольга Алексеевна!

Ольга вздрогнула от неожиданности и оглянулась. Это был Коробов. Высокий, с открытой, почти черной от загара грудью, он стоял рядом с крыльцом и прижимал к себе бушлат, свернутый узлом. Брюки Коробова были заправлены в сапоги и падали на их голенища красивым, небрежным напуском.

— Здравствуйте. Откуда вы?

— С учений. Из лесу… Можно присесть с вами?

— Конечно, садитесь. — И Ольга, подобрав руками подол юбки, немного пододвинулась. — Только вы не опоздаете?

— Куда? В палатку? — Коробов как-то пренебрежительно произнес: «В палатку».

Раньше не замечала за ним Ольга такого пренебрежения к тому «кубрику», в котором он жил.

— Только и дел, что учения да учения! — продолжал Коробов, стиснув жилистыми руками свое колено. — Одна радость — уйдешь в лес, получишь задание, заберешься в глухомань и лежишь… Смотришь на деревья, на небо, а перед глазами все зима.

— Это вы напрасно. Я слышала, что командир у вас очень хороший.

— Я и не спорю. Командир настоящий, стоящий… Да разве в этом счастье? Даст он мне задание произвести разведку по азимуту, а что там разведывать? Смотреть, как бабы в поле хлеба убирают?.. Вот, поваляюсь я на земле, а потом и докладываю, что задание выполнено. Местность-то я за лето всю изучил… И такая жизнь у гвардейцев?! Тоска, а не жизнь!

Многим матросам сейчас было тошно, как Коробову. Злоба на врага была слишком велика, чтобы утихнуть после зимних боев. Правда, под Москвой дали фашистам почувствовать силу удара советских солдат, но хотелось большего, хотелось драться и драться до тех пор, пока последний фашист не распластается на земле. Командование высоко оценило заслуги бригады: ее включили в гвардейское соединение. Матросы восторженно встретили это известие, но теперь им любое задание казалось малым, недостойным высокого звания гвардейца, и они еще больше рвались в бой.

Немало труда стоило политработникам и командирам доказать им, что стоят они в глубоком тылу неспроста. Поток рапортов прекратился. Стало несколько спокойнее. Но вот появилось первое сообщение о битве за Сталинград, и зашумело соединение.

— Такой город никак нельзя сдавать!

— Есть же у людей счастье! Драться за Сталинград! — все чаще и чаще слышалось в кубриках. И вновь заскрипели перья.

На том берегу речки появились матросы. Они быстро разделись и бросились в воду. Ковалевская, как врач, запретила купание несколько дней назад, но матросы предпочли забыть это запрещение. Вода по-прежнему казалась им теплой.

— Вот и автоматчики вернулись с прогулки, — снова недобро усмехнулся Коробов, кивая на купающихся. — В Сталинграде врага бьют, а мы…

И снова Ольга ничего не ответила. Она еще сама не уяснила себе борьбы, происходившей в ней. Так тоскливо ей было только в первые дни после отъезда Михаила.

— Эх, голова садовая! Я ведь к вам с подарком! — и Коробов развернул бушлат. — От всех разведчиков.

В бушлате были грибы. Некоторые из них превратились в непонятное месиво из слякоти, прелых листьев и пахучих хвойных игл, другие — наоборот, так и манили багровыми, упругими шляпками. Почти с каждого учения матросы приносили подарок. В зависимости от времени года это были или ароматные, полыхающие красками цветы, или испуганный, дрожащий зайченок, или еще еле оперившийся птенчик. Теперь осень, и они принесли грибы.

— Спасибо… Всем спасибо… — Было бы за что.

Снова оборвался разговор. Уже давно исчезла туча, спряталось солнце и померкли его отблески на куполе церквушки за рекой, а они все еще сидели. Стало прохладно, но Ольга не уходила. Куда и зачем спешить? В санчасть? Нечего там делать. И зимой было мало больных, а сейчас вовсе никого нет. Только разведчики и заходят по старой памяти.

— А вы, Ольга Алексеевна, не того… Не думайте чего плохого. Наш лейтенант не таковский…

— Я ничего…

— Наверно, опять давно писем не было?

— Давно… Больше месяца. — Вот и призналась Ольга в своем горе.

— Это бывает… Нам он тоже обещал писать, да этим дело и кончилось. Ну, да мы на него не в обиде. Верим, что помнит нас, а писать — не каждому такой талант дан.