Олег Селянкин - Они стояли насмерть

Много напомнила встреча. Перед глазами проплыли берега памятной речки, окружение, могила Кулакова…

— Помнишь?

— Знаешь, как мы их!

— Этот теперь далеко шагнул!

— А ты как сюда попал? — только и было слышно первое время.

Вопросы задавали иногда оба сразу и снова спрашивали, не дождавшись ответа.

Наконец немного успокоившись, Козлов сказал, поворачиваясь к столу:

— И чего мы торчим столбами, когда можно присесть?.. Ого! Узнаешь настоящего фронтовика? Смотри, что здесь появилось!

На столе вместо карты уже лежала простенькая скатерть, а на ней стояли фляга и стаканы.

— Молодец, Сахаров! Сразу понял, что треба при встрече старых друзей!.. А вы знакомы? Это, Миша, моя душа — комиссар. Он для меня, что Лебе…

Козлов проглотил конец слова, мельком взглянул на Михаила и заторопился:

— Выпьем по чарочке?

— Сначала людей устрою.

— Сиди! Я уже распорядился. Через фронт пропущу завтра, а сегодня ты мой гость… Хочешь сполоснуться с дороги? Идем.

Смыв дорожную пыль, Норкин почувствовал себя бодрее и с интересом рассматривал вытиравшегося Козлова.

— Что, дружок, глазами на меня уставился? Изменился? Изменился, Миша, изменился… Умер прежний Козлов.

— Я и то смотрю, что Федот, да не тот.

— Точно! Вот именно не тот Федот!.. Умер прежний.

— Хоть ты и сильно изменился, но старый Козлов еще жив. Его скоро не доканаешь.

— Ничего старого нет! Я тебе говорю…

— Не горячись и не кричи. Вот уже один старый грех… И еще один я заметил.

— Брось? Скажи.

— Ты теперь даже ходишь не сутулясь, но зачем сумку И пилотку бросил на койку?

— Опять попался! — воскликнул Козлов, вешая на гвоздики пилотку и сумку. — Давно со мной такое не случалось… Давай выпьем для ясности вопроса, а?

Норкин сел к столу. А Козлов бережно разлил вино по стаканам, поставил их рядом, проверил, всем ли налито одинаково, и сказал:

— За что выпьем?.. За дружбу… Чтоб лопнули гит-леряки… Чтоб выпить нам еще и после войны!

Быстро летит время за беседой. Сахаров незаметно поднялся и вышел, а Козлов и Норкин по-прежнему сидели за столом, навалившись на него локтями.

— Многое, Миша, я понял за эти месяцы. Многому научился… Какими мы были «зелеными» в начале войны! Эх, сейчас бы нам с тобой начать, а?.. Я теперь всю жизнь пересмотрел заново, да не просто пересмотрел, а через увеличительное стекло! Каждый шаг проверил…

— И нашел фальшивые?

Козлов выпустил очередь колечек махорочного дыма и внимательно следил за тем, как они, кружась и изменяя форму, плыли вверх и терялись в синеватой пелене. Казалось, что он забыл, не слышал вопроса Норкина, но немного погодя Козлов вздохнул, сунул окурок в банку из-под консервов и ответил:

— Были… Много было… Не подумай, что я выпил лишнее и теперь философствую. Поллитра на трех фронтовиков — доза воробьиная… Я много думал, Миша, и говорю только о наболевшем. Мне бы хотелось, чтоб ты не повторял моих ошибок…

— Может, не стоит вспоминать?

— Стоит… Многое я не понимал в жизни… Биографию ты мою знаешь. Весь вопрос в том, откуда пошли мои беды? От зазнайства. А где оно есть, проклятое, там и зависть жди!. А вот война все во мне перевернула Да и не у одного меня. Сам таких сколько знаю… Но другие, Миша, прямо говорят, дескать, я прозрел после такого-то случая, а я не могу так сказать… Нет у меня такой точки, от которой я оттолкнулся. Не заметил я ее… Может, Лебедев дал толчок? Помню его… уважаю… но утверждать не могу… Может, другой кто? Ведь много людей кругом.

— Наверное, все они вместе и влияли на тебя.

— Все может быть. Я не спорю…. Но главное — не повтори моих ошибок! У тебя все еще впереди. Ты только подумай! — Козлов встал и выпрямился во весь рост. — Гоним фашистов к чертовой матери! Несем знамена над Европой! В Берлине снова наше русское знамя!.. Красиво, Миша? Много славы у нас впереди и не дай ей вскружить тебе голову…

— Уж больно далеко заглядываешь. Ты поднял знамя над Берлином, сидя в землянке под Сталинградом…

— Скажи: ты веришь в нашу победу? — перебил Козлов.

— Ох, и ответил бы я тебе…

— Ну, так в чем дело? Давай о Берлине говорить!

— Да хватит тебе! Долго еще до этого.

— Чепуха!.. Т-с-с-… Слушай!

Козлов замер, прислушиваясь, а Норкин схватился за автомат.

— Ничего не слышу, — сказал Михаил после небольшой паузы.

— То-то и оно! — торжествовал Козлов. — Ничего ты не слышишь! Вот тебе мое доказательство! Где мы находимся? На передовой! Это тебе не лето прошлого года! Под Москвой ему дали? В других местах всыпали? Понимаешь, что произошло? Фашист выдыхается! Он еще хорохорится, пыжится, но нет у него былой уверенности. Забился он в окопы и молчит. Главные силы его увязли в Сталинграде, а здесь он дрожит, чтобы мы не стукнули. Правда, и мы его не особенно тревожим. Почему? Приказ. Когда мы пришли на этот участок фронта, то фашисты уже сидели в этих землянках, но мы их так турнули, что они за Дон вылетели. Могли мы идти и дальше, но приказ… Вот и сидим, друг на друга смотрим и ждем момента.

— Я обратил внимание на тишину, но подумал, что просто день такой спокойный выдался.

— Какой там!.. Силешка у нас имеется, поняли мы его тактику, а главное — ненавидеть и презирать их стали… Вот поэтому, Миша, и пора мечтать о Берлине. Заболтались мы с тобой! — спохватился Козлов. — Ложись на мою койку, а я на Комиссарову. Он до утра в подразделениях будет.

Козлов не спеша разделся и сложил одежду на табурет; «Не боится внезапного нападения», — подумал Норкин и спросил:

— А ты здесь вместе с ополченцами?

— Есть немного, — ответил Козлов и захрапел.

Неприветливо встретил Дон моряков. Большие черные тучи со свинцовым отливом по краям громоздятся друг на друга. Кажется, что от их столкновения и рождается этот гром, прокатившийся над рекой. Зигзагообразные молнии то и дело освещают темную воду Дона и белые гребни волн, бьющих о песчаный берег. Шумят прибрежные камыши. Шумит казачий Дон. Бесшумно движутся по берегу моряки. Когда вспыхивают молнии, видна цепочка моряков, поднятые воротники бушлатов и ленточки бескозырок, завязанные узлом под подбородком.

Вдруг длинная автоматная очередь. Красные трассирующие пули пронеслись над головой. Норкин упал в грязь и прижался к ней щекой. Взвилась ракета, осветила косую пелену дождя, и снова очередь. Пуля впилась в землю около руки Норкина. Он невольно отодвинулся и сжался в комок. Это немецкий дозорный заметил при вспышке молнии что-то подозрительное. Вдоль по Дону замелькали огненные точки пуль и изогнулись от ветра хвосты ракет. Но ракеты летели не на берег, а в реку: дозорные думали, что русские форсировали Дон, и этот дозорный, поддавшись общей панике, тоже выпустил в сторону реки несколько ракет. Норкин решил воспользоваться этим и, повернувшись назад, прошипел сквозь зубы: