Сергей Андрианов - Рассказы

А полетов все не было.

Теперь он себя уже ругал: напрасно оставил Катю у мамы! Она же наверняка надолго застрянет там, потому что вот-вот должна родить. Катя говорила — рожать поедет к маме. Там ей будет спокойнее. А он уже обзавелся детской кроваткой. Соседи уезжали в далекую даль и принесли ему: «Вот вам на память, скоро понадобится». И эта кроватка всегда напоминала Трегубову о Кате.

Да, все-таки не надо было оставлять ее у родителей. Теперь они с ней словно на разных аэродромах. Разве это жизнь! В одну жгучую боль соединилась тоска по жене и тоска по небу…

Погода менялась странно. Холодный фронт перед своим приходом выкинул немыслимый реверанс. Взял да и застрял в стороне. И оттуда, с «гнилого угла», будто дразнил Трегубова. Только на третьи сутки двинулся на аэродром и закрыл небо. Нахлынул холодный воздух — и лето как обрезало. Оно и без того было бесцветным и холодным. Но осени это не касалось, она властно вторгалась в так и не согревшийся за лето край.

Погода менялась круто, а вместе с нею и жизнь авиационного полка. Пойдут теперь дожди, зачастят туманы, заявит о себе обледенение. Несладкая пора для летчиков.

Трегубов радовался: погода как по заказу. Хотя и не помнит такого каверзного букета: мочалистые облака, дождь, переменчивый ветер. Вдобавок дегтярно-непроницаемая темень. Сколько раз убеждался — ни одна сложная ночь не похожа на другую.

…Взлетел, и тусклое царство аэродромных огней, света — вся человеческая жизнь потонула во мраке ночи. Мир сузился до размеров кабины.

Денисов послал с Трегубовым Березкина. Этот в любом небе пропишет и самого бога проверит. Трегубов сделал два полета и зарулил на стоянку. Скорее бы пересесть на боевой самолет!

Березкин не торопился. Конечно, будь на месте Трегубова кто-то другой, он бы сыпал уже на ходу, только смекай: тут поэнергичнее с машиной, а там поплавнее, поблагороднее. У самолета свой норов, и сам будь себе на уме. Потом — как в душу заглянет: «Решим так: еще разок-другой на спарочке. Не помешает… А в следующий раз на боевом». Инструктором, видать, тоже надо родиться.

Сейчас Березкин молчал. Почему-то вспомнил летчика, которого однажды вывозил в облаках.

— Ну как с иллюзиями? — спросил, когда тот выполнил самостоятельный полет.

Летчик тяжело вздохнул. Ох уж эти иллюзии! Вдруг кажется — самолет завалился на крыло, опрокинулся и ты летишь вниз головой, врезаешься в землю. Кровь приливает к ушам, сердце замирает, нервы напряжены. И весь ты застыл в порыве вывести самолет из опасного положения. Глядишь на приборы, а они спокойно показывают горизонтальный полет. Кому верить — себе или приборам?! Летчик вымученно улыбнулся:

— С иллюзиями-то ничего, а вот с самим собой бороться… Муторно.

Трегубова Березкин об этом не спрашивал. Птицу видно по полету. В действиях Трегубова чувствовалась резкость. Такой пилотаж ночью в облаках не по нутру Березкину.

— Ну как? — только и спросил он у Трегубова. Дал понять: сам разбирай полет, сам принимай решение.

Трегубов ответил не раздумывая:

— Полечу на боевом!

Березкин опешил. Не ожидал от Трегубова такого решения. Или он забыл — полет?! Березкин пытался раз попридержать стрелки приборов. Тонкое, почти неуловимое движение Трегубов заметил. Спохватился. Резко заработал рулями: «Я и сам могу!» Характер! И это у него повторялось. А у неба мерка строгая…

— Ну так я полетел? — Трегубов теперь уже спрашивал. Не спеша, оглядываясь вокруг, Березкин сказал, как процедил:

— Дьявольская видимость…

— Ну и что? — насторожился Трегубов.

— Лучше бы сегодня на боевом не летать…

— Мне? — Трегубов недоуменно посмотрел на Березкина.

— И вам, Николай Петрович. Зачем форсировать?

— Какое же тут форсирование?! Ты вывез, теперь я сам. Все логично, — сказал Трегубов, подумав про себя: «Не поводырь же меня выводил на посадочный, и самолет не дядя сажал».

— Это конечно… Но погода, видишь, суматошная. На грани минимума. Вот-вот полеты закроют. Куда же тут на боевом, да еще после перерыва, будут еще ночи, — сказал Березкин.

Перерыв. Минимум. Закроют полеты. Березкин хотел охладить Трегубова, а получилось наоборот, еще больше подхлестнул его стремление вылететь самостоятельно.

«Будут ночи»! Березкин так говорит, будто тучи он за бороды держит. А если прикроют полеты, то перерыв у него, Трегубова, еще больший будет. И он вспомнил рассказ комиссара Маркина, который вслед за командиром взлетал и дрался рядом. Когда командир был сражен, он увлек за собой летчиков в лобовую атаку. В два раза больше было фашистов, а дрогнули те, отступили. Разве мог комиссар Маркин сидеть на земле, когда летчики вели бой?!

Что значит для Трегубова не летать? Положи человека в кровать на месяц — и он разучится ходить. Ему надо будет начинать все сначала: учиться стоять, делать первые шаги. А что с летчиком станет, если он о небе забыл?

С телеграфной краткостью пронеслись у Трегубова эти мысли. Он нетерпеливо сказал:

— Чего же тогда ждать? Надо летать, пока выпускают. Березкин уже был не тот, что в кабинете у командира.

Там — напорист, тверд и неукротим. Тут — гадает: не выпусти Трегубова сейчас, подумает — он, Березкин, свою власть показывает. Ну и пусть думает, а на спарке еще полетает. Надо — значит, надо. Но почему-то Березкин решил по-иному, против самого себя:

— Давай, лети…

Трегубов решительно пошел к боевому самолету, Березкин остался на месте. Неспокойно было у него на душе. Неприятный осадок от разговора с Трегубовым, неустойчивая погода — аэродромные огни уже отражались в низких облаках — угнетали его. Он следил за Трегубовым, как летчик-инструктор за своим курсантом.

Загудел двигатель, качнулись и поплыли на старт аэронавигационные огни. Удаляясь, они все более тускнели, светились обрывочнее. Чем ближе к взлетной полосе подруливал Трегубов, тем тревожнее становилось на сердце у Березкина.

…Мысли бежали, опережая сам полет. Трегубов знал, что будет после посадки. В небе он словно бы заряжался для земных дел. Чувствуя власть над самолетом, высотой и коварным сложняком, он обретал власть и над самим собой. Разве он отступит, если прав? Да и летчику ли пасовать!

После полета его ждут счастливые мгновения. Легко сойдет по стремянке вниз, с ликующим сердцем сделает первые шаги по земле, тепло поблагодарит техника и механиков за подготовку самолета, поздоровается с теми, кого не видел. Легко и непринужденно зайдет разговор о полете и службе. Какие это неповторимые минуты! Они казались Трегубову самыми прекрасными в жизни. Не раз диву давался: откуда только берутся после полета слова, соединяющие людей? Да и что слова… Летчики остры на глаз, твоя походка, твой взгляд поразительно сближают с ними, действуют куда сильнее иного отутюженного слова. Ведь и он исполнил труд, в котором много риска. Исполнил, может быть, лучше. Может быть, в этом и весь секрет завораживающего влияния на людей лучших командиров и политработников. Да и как же Трегубов мог не летать сегодня на боевом самолете?