Николай Леонов - Вариант "Омега" (=Операция "Викинг")

— Он должен возобновить свои прогулки. Может прибыть связной из Москвы, либо поручат проверить его кому-нибудь здесь, в Таллинне. Капитан должен быть вне подозрений. Вам ясно?

— Хорошо, барон, — устало ответила Лота.

Шлоссер посмотрел на девушку и уже мягче сказал:

— Я тоже устал, Лота. Такова наша профессия.

Молчала Москва, молчал Берлин. По предупредительному поведению Целлариуса барон понимал, что операция проходит благополучно, но раз Канарис не звонит, значит, он не спешит докладывать ставке о завершении «Троянского коня».

Шлоссер пошел последним козырем: приказал забросить под Москву Лапина и его двух товарищей. Явка группы Лапина в русскую контрразведку окончательно успокоит Москву, заставит Центр поверить сообщениям, поступающим из Таллинна. Шлоссер не помнил, чтобы какая-нибудь операция обеспечивалась таким количеством жертв: сданы пять агентов, Зверев, Лапин и еще двое русских возвращены Красной Армии, засвечены абверкоманда, ее руководящий состав и три агентурные школы. Но если операция «Троянский конь» пройдет успешно, русские усилят дальневосточную армию за счет сил других фронтов, и немецкое наступление на Юге завершится победой. Тогда все жертвы будут оправданы.

В ожидании прошла неделя. На повторные требования Москвы перепроверить информацию относительно Японии Шлоссер отвечал, что принимает все меры. Барон знал — информация такой ценности при отсутствии агентурного источника, имеющего к ней непосредственный доступ, два раза в руки разведчика не попадает. Подтверждать — значит, вызвать лишние подозрения, возможно, даже провалить операцию. Настойчивость Центра означала серьезную заинтересованность, майору абвера оставалось только ждать. Он ждал. Несколько раз Целлариус намекал, что стоит дать косвенное подтверждение. Барон не соглашался. Приказать, то есть взять на себя ответственность за всю операцию, в данной ситуации не решался даже адмирал Канарис. А барон настаивал, что именно молчание лучше всего убедит русских.

Прошло еще три дня. Шлоссер не находил себе места. Часами он сидел в своем кабинете, чуть ли не завидовал русскому, который топит свое горе в коньяке.

А на четвертый в кабинет Шлоссера вбежал Целлариус и, едва отдышавшись, сказал:

— Георг, ты сорвал банк!

Шлоссер, отложив ручку, откинулся на спинку кресла.

— По данным японского генштаба, две русские дивизии, готовившиеся к переброске на Запад, оставлены на своих местах и усилены танковой бригадой. Ожидается прибытие свежих частей и двух авиаполков.

Казалось, из Шлоссера вдруг выпустили воздух. Барон съежился, губы у него задрожали, он прикрыл лицо ладонью.

В кабинет вошел унтер-офицер.

— Господин майор…

— Занят! — прервал его Шлоссер.

— Радиограмма Москвы, — пробормотал офицер.

Шлоссер выхватил у него из рук папку.

— Идите! — Он открыл папку, прочитал документ и нервно рассмеялся: — «Информация «Штабиста» о намерениях Японии является ценной. Закрепляйте контакт с ним. Поздравляем награждением орденом Красного Знамени».

Чтобы еще больше не нервировать русского, Шлоссер сообщение Скорину не показал, а тот безразлично сел за ключ и отстучал: «Благодарю, приступаю к выполнению», даже не спросив, за что благодарит и к чему приступает. После сеанса он взял две новые бутылки и, нелепо раскачиваясь на длинных худых ногах, напевая незнакомую барону песню, отправился к себе в комнату. Последние дни он из комнаты почти не выходил, даже обедал у себя. У кровати валялась стопка книг, но вряд ли он был в состоянии читать.

На следующий день рано утром майор абвера Георг фон Шлоссер улетел в Берлин. На аэродроме его провожали фрегатен-капитан Целлариус и накануне вернувшийся гауптштурмфюрер Маггиль. «Дело русского агента» полковника Редлиха слушалось при закрытых дверях, после чего полковника поставили к стенке. На груди гауптштурмфюрера поблескивала новая медаль. Все были довольны. Уже поднимаясь в самолет, обернувшись, Шлоссер взглянул на эту медаль и подумал, что, возможно, именно смерть Редлиха окончательно убедила русских в правдивости полученной информации.

«Шлоссер застрелится! Безусловно! Вернувшись из Берлина и выяснив, что операция «Троянский конь» провалена, он застрелится. Боже, как нелепо!.. Он застрелится, и все полетит к чертовой матери!»

Скорин медленно встал из-за стола, сделал несколько шагов по комнате.

Ведь он уже думал об этом. Что делать? Лота. Единственное средство! Шлоссер влюблен, и любимую в руках, гестапо не оставит.

Скорин посмотрел в угол комнаты, где выстроилась шеренга разнокалиберных бутылок, и удовлетворенно присвистнул, затем взял с подоконника почти полную бутылку коньяку, вылил ее в умывальник и пустую поставил в угол. Этим он занимался уже дней десять. Чтобы выглядеть соответственно, Скорин ежедневно читал до пяти-шести утра, благо белые ночи предоставляли возможность не зажигать свет, спал не раздеваясь, вставая, не брился, выпивал рюмку коньяку — для запаха. Нельзя, чтобы у Шлоссера зародились какие-либо подозрения раньше времени.

Сегодня он решил «взять себя в руки».

Пока унтер бегал за кипятком, Скорин собрал разбросанные по всей комнате книги, уложил их аккуратно на столе.

— Прошу, господин капитан. — Унтер поставил на умывальник кувшин с кипятком.

Скорин лишь кивнул и сухо сказал:

— Комнату убрать. Завтракать я буду в гостиной.

— Слушаюсь, господин капитан! — Унтер даже козырнул.

Морщась от боли — многодневная щетина поддавалась с трудом, Скорин побрился. Когда он наконец закончил, унтер принес вычищенную, отглаженную форму и сверкающие сапоги.

— Завтрак готов, господин капитан.

Скорин не ответил, и, пятясь, унтер выскользнул из комнаты.

Когда Скорин, заканчивая завтрак, просматривал газеты, в гостиной появилась Лота.

— С добрым утром, капитан. — Она села напротив и быстро взглянула на Скорина. Ее приятно удивил его свежий, вылощенный вид.

— С добрым утром, Лота, — запоздало ответил Скорин. — Хотя и не вижу, почему оно для вас доброе. — Он показал на газету. — Доктор Геббельс с трудом подыскивает слова, объясняя немцам, почему их жизнь с каждым днем становится все тяжелее.

— Я не читаю газет, — ответила Лота. — Вы прекрасно выглядите, капитан. Я рада за вас.

Скорин поклонился.

— Благодарю. Я давно почувствовал ваше расположение.

— Зря иронизируете.

— Как никогда серьезен. Пойдемте на прогулку?

Лота торопливо позавтракала, забежала в комнату переодеться. Как все чудесно складывается; барон просил привести капитана в порядок. Русский прекрасно выглядит, Георг будет доволен.

Они шли по улице — солидный, несколько усталый, прихрамывающий капитан вермахта и миловидная беззаботная девушка. Никто не обращал внимания, что за этой счастливой парой неотступно следует охрана.