Мицос Александропулос - Ночи и рассветы

Теперь Космас был убежден, что в глубине души англичанин волнуется, а бравирует только внешне. Вскоре его догадка получила подтверждение. Однажды вечером, за чаем, Мил вернулся к старой теме. Он сказал, что Греция не может планировать своего будущего вне интересов империи. Стало быть, и каждый грек должен считаться с этим в своих личных планах и действиях…

Космас был задет за живое, но постарался ответить как можно спокойнее:

— Хромает твой реализм, хромает на обе ноги…

— Почему? В чем именно?

— В каждой твоей мысли о Греции. Ты говоришь о нас как об имперской колонии. А это не так. По какому праву придут в Грецию британские войска?

— Ну как же! Мы придем по приглашению греческого правительства!

— Правительство, на которое ты ссылаешься, пока признано только королем, а от короля в Греции отказываются даже скалы. Вы, разумеется, поддерживаете это правительство… Но если наши представители не войдут в него, то ничья поддержка ему не поможет. И кто придет в Грецию врагом, будет встречен как враг…

— Ну что ты! Мы ни в коем случае не пойдем против воли греческого народа! Разумнее всего найти взаимовыгодное решение…

— Это другое дело! А то выходит, что британские войска придут сюда на место немецких! Невероятно, не правда ли?

С тех пор Мил избегал затрагивать эти вопросы. Их отношения с Космасом стали более официальными, встречи — редкими.

— Здорово ты с ним разговариваешь! — сказал Космасу Стелиос. — Так и надо! Я знаю англичан, наверно, получше тебя. Чем скромнее и нерешительнее ты держишься, тем настойчивее они напирают.

Лето отступало медленно. Одиночество и вынужденное безделье растягивали и без того длинные дни. Утешал «Астрас», который становился все интереснее и разнообразнее, да радиоприемник, сообщавший последние военные новости. Два раза в месяц Космас спускался в штаб и отводил душу со штабными офицерами.

Англичане жили беззаботно. Стелиос выписал из Каира груду книг и, запершись в своей комнате, с головой ушел в чтение. Мил просыпался около полудня и совершал верховую прогулку вокруг деревни. Потом он обедал и, вооружившись двустволкой, уходил на охоту. Нередко он брал с собой одну из придворных дам, чаще всего Дэзи. Дэзи осторожно перепрыгивала с камня на камень, на каждом шагу вскрикивала «ах!» или «ох!», Мил спешил поддержать ее и сердито уверял, будто как раз в этот момент у него из-под носа вылетела птица.

Однажды Дэзи выехала на прогулку на лошади Мила. Лошадь была смирная, но седло вдруг съехало, и Дэзи едва не упала. Деревенские женщины стояли поблизости, но не кинулись к ней на помощь, а, наоборот, вслух пожелали, чтобы лошадь сбросила ее или сволокла в реку. Связной Космаса, партизан из Румели по имени Нотарас, пожелал Дэзи того же самого, что и женщины, и даже хуже. Дэзи не упала. Она ухватилась за гриву кроткой лошади и благополучно сползла на землю. Больше всего она обиделась на Нотараса и сделала ему строгое внушение. Нотарас погрозил ей кулаком.

— А ну, пошла отсюда, паршивая коза, а то как схвачу за космы…

Он сделал полшага вперед, будто и в самом деле собирался исполнить свою угрозу. Дэзи испугалась, бросила лошадь и пошла жаловаться Милу.

— Я давно уже заметил, — обиженно выговаривал Космасу Мил, — это пренебрежительное, презрительное отношение жителей к дамам нашей миссии…

Космас с улыбкой прервал Мила:

— Я не думаю, Мил, что мы всерьез будем обсуждать этот случай.

— Но она работает в нашей миссии. Я думаю, что партизан должен попросить прощения у оскорбленной дамы.

— Если ты действительно хочешь, чтобы Дэзи осталась в живых, забудь и думать об этом…

Мил не настаивал, и отношения на этот раз не обострились. Вскоре, однако, обострения стали хроническими. В августе, когда развязка приближалась, а правительственный вопрос оставался по-прежнему нерешенным, Мил прилагал все усилия к тому, чтобы ни один день не проходил без осложнений. Целый месяц он только и делал, что высказывал недовольство по поводу всевозможных выдуманных им происшествий и радировал о них в Каир. Верховые прогулки Мила стали нерегулярными, охота и подавно была забыта.

Мил требовал объяснений:

— Почему в районе Кидонохорья в ночь с 1 на 2 августа партизаны ЭЛАС расстреляли десять граждан, отказавшихся вступить в организацию ЭАМ?

Обвинение было конкретным, и Космас немедленно позвонил в штаб. Через час ему сообщили, что ничего подобного не произошло и Мил, если хочет, может лично проверить свои сведения. Но Мил между тем уже радировал своему командованию, оттуда телеграмма с запросом полетела в Генеральный штаб ЭЛАС, из штаба телеграфировали в дивизию. А через три дня новость передавала лондонская радиостанция.

Предупреждение Ставроса: «Избегать малейших столкновений» — было сейчас важно как никогда. Из штаба звонили и просили Космаса обращаться с Милом осторожно и предупредительно. В эти трудные дни Космас тоже научился быть чуточку дипломатом. Ему хотелось схватить фальсификатора за красный, морщинистый, словно у общипанного петуха, загривок, а он приветствовал его дружеским рукопожатием. И вместо того чтобы крикнуть ему: «Мошенник!», сердечно восклицал: «Проходи, проходи, дорогой Мил! Опять хорошие новости?»

То же самое и Мил. Он жал Космасу руку и говорил любезности, хотя предпочел бы сказать совсем другие слова и совсем иначе воспользоваться своими худыми, нервными руками.

Постепенно Космас научился прижимать Мила к стенке и решать все вопросы без долгих проволочек. Как-то раз ночью, когда Мил пришел и сообщил ему, что в деревне Лопеси эласиты устроили концлагерь для партизан ЭДЕС и дурно с ними обращаются, Космас предложил:

— Зачем терять время на телефонные разговоры? Давай сядем на лошадей и поедем прямо в Лопеси!

— Хорошо! — согласился Мил.

Они договорились выехать через час, но через час Мил сказал, что занят и поедет как-нибудь в другой раз.

— Как хочешь, — пожал плечами Космас. — Но я надеюсь, что эту новость не передадут послезавтра по радио.

В середине августа газеты приносили с фронта много радостных сообщений и предвещали скорую победу. Названия освобожденных городов, фамилии полководцев-победителей, облетая мир, проносились и над Астрасом. Прибалтийские страны снова подняли красный флаг. Советские полки вступили в Краков. С Западного фронта поступали вести о стремительном наступлении в Нормандии, об освобождении Бретани. В Италии войска союзников вступали в окрестности Флоренции. Но Флоренция была далеко, ближе были Балканы, а Балканы кипели. Югославские партизаны выигрывали сражение за сражением, в Румынии объявили о формировании нового, демократического правительства. Толбухин огненным смерчем спускался наперерез немцам, и греческий партизан Нотарас, глядя на Дэзи или Марион, разгуливавших по деревенской улице, дергал ус и, повернувшись к Востоку, призывал: «Жми, Толбухин!»