Мицос Александропулос - Ночи и рассветы

За два с половиной дня, проведенных в родном городке, у Космаса было немало таких встреч, и не только с молодежью. По самоотверженной юности равняли свой шаг и люди старшего поколения. Вечером, на празднике, в освещенном керосиновыми лампами клубе, Космас увидел директора гимназии. В годы своей молодости он был одним из первых образованных людей в их захудалой провинции, которая страдала как от проливных дождей и виноградных вредителей, так и от страшного невежества. Учитель создал просветительное общество молодежи, а когда женился, попытался организовать женский кружок. Он мечтал возродить спортивные традиции — недаром их городок находился между Олимпией и Элидой. На свои средства опубликовал он две популярные брошюры о всеми забытой истории края, о возделывании винограда и борьбе с вредителями. Он был неутомим и настойчив. Но его упорство в конце концов не устояло перед безразличием соотечественников и повышенным интересом к его особе со стороны местных политиканов. Учителя переводили с места на место. Первая его дочь родилась в Халкидики, а вторая — на Эвбее. Третья дочь родилась в родном городке. Ученики часто слышали, как он, покачивая поседевшей головой, медленно и скорбно повторял девиз всех отчаявшихся: «О тщетная добродетель!» И все же перед войной учитель предпринял новую попытку и опубликовал брошюру о пользе кооперации. Его перевели в Превезу. Тогда-то он и произнес горькие слова, приговор своему родному краю: «Боже мой, неужели этот прекрасный край способен поставлять только изюм и мошенников?»

В зале было шумно и многолюдно, но старик сразу узнал Космаса.

— А! И ты здесь! Знаю, знаю… Мне рассказали… Я горжусь вами, как-никак вы мои духовные дети! Занимаешься журналистикой? Молодец! Заходи к нам в гимназию. С первого октября у нас регулярные занятия. Ну конечно, все педагоги добровольцы и довольствуются изюмом… Что поделаешь!

— К счастью, в нашем крае есть изюм! — сказал Космас.

Директор засмеялся и дружески взял Космаса под руку.

— Это очень ценный продукт, а мы, неблагодарные, еще не научились как следует его производит. Теперь, я думаю, научимся. Второй же продукт, к сожалению изобиловавший в нашей местности, нужно истребить, выкорчевать с корнем. Я полагаю, теперь мы и это сумеем. Ты понимаешь, что я имею в виду?..

Его глаза в глубоких гнездах морщинок горели спокойным, уверенным огнем.

На другой день после обеда Космас выкроил время, чтобы забежать в свой покинутый дом. Ему сказали, что сейчас там живет семья погорельцев из соседней деревни. Что ж, пусть живут! Он им не помешает. Он забежит на несколько минут, посмотрит и уйдет, Он должен это сделать.

Издалека Космас увидел свой двор, чистый, прибранный. Умело подрезанные тутовые деревья и виноградник. Под навесом у печи куча дров и сухих виноградных стеблей для растопки. Ухоженный огород, клумбы — все как и раньше. Посредине двора, где во время дождей всегда стояла большая лужа, по которой он когда-то пускал бумажные кораблики, плескалась с ведерком маленькая девочка. Космас наклонился и потрепал ее по головке.

— Как тебя зовут, малышка?

Девочка смело взглянула на него голубыми глазенками.

— Хитина.

— А, так, значит, ты Христина! А чья ты? Как зовут твою маму?

— Хитина.

Космас взял ее за ручонку и отвел подальше от лужи. — А кто твой папа?

— Хитина, — снова пролепетала девочка. Дверь на террасе открылась, и вышла женщина.

— Здравствуйте, — сказал Космас.

Женщина быстро спустилась по лестнице. Увидев, что она бежит, девочка заплакала. Женщина взяла ее на руки.

— Здравствуйте, — сказала она Космасу. — Вы… я знаю… Нам сказали, что вы приехали…

Космас видел, что она обеспокоена. Ее руки прижимали девочку к груди. Девочка уже не плакала и смотрела на Космаса смело и дружелюбно, как и вначале.

— Я здесь проездом, — успокоил женщину Космас, — вы не волнуйтесь…

В комнатах было чисто. Полы застланы дерюжками. Мебель чужая — громоздкая, деревенская. На кроватях пестрые домотканые покрывала. Здесь уже не было той опрятной и светлой простоты, в которой содержала дом мать. Зато на кухне все осталось по-прежнему. В очаге горел тихий огонь, на старом таганке стояла медная кастрюля. Рядом ящик с дровами. Умывальник, полка с посудой. Как и раньше, с потолка свисают связки лука и чеснока. На подставке банки с кофе и сахаром, деревянный коробок для спичек. В углу стол, заставленный бутылками с маслом, соусами, уксусом, глиняный горшок для маслин. На стене висят сито, терка, жаровня для кофейных зерен. На окне горшки с цветами, любимая гвоздика матери. За всем этим вставали прожитые здесь годы, месяцы, недели, улыбки, слезы — много хороших и горьких минут в жизни бедной, но очень дружной и любящей семьи, которую так быстро разбила смерть… И в столовой все было по-прежнему: стол, несколько стульев, вешалка на стене — туда он вешал свою гимназическую фуражку, умывальник — там надлежало мыть руки перед едой. А над умывальником еще висела старая реклама: розовощекий малыш уплетал сгущенное молоко и желал всем приятного аппетита. Космас снял картинку и на обратной стороне нашел надпись, сделанную его рукой: «Сегодня, в понедельник первого сентября 1937 года, я первый раз пошел в гимназию…»

— Все остальные вещи и машинку вашей матери я перенесла в маленькую комнату, — сказала женщина. — Она на замке, и никто туда не входит, только я, когда убираю.

В этой комнате умер отец. Здесь еще сохранился аромат их дома — пахло орехами, миндалем, айвой и душистым мылом, которое мать прятала в белье. Хозяйка раздвинула шторы, в комнате стало светло. Вещи открыли глаза и смотрели на Космаса. Шкаф с мутным зеркалом, буфет с чайным сервизом, вазочки, бутылка из-под коньяка в форме человеческой руки, на стенах фотографии. Отец и мать в день свадьбы — молодые, торжественные, радостные и не подозревавшие о том, что будет дальше. Космас-малыш в разных позах. Дедушки и бабушки с обеих сторон, красивые и строгие. В золотой рамке почетный диплом участника балканских войн, рядом в такой же раме медные медали — это слава и реликвии отца.

Космас остался в комнате один, и ему казалось, что здесь нечем дышать. Старая, никому не нужная мебель напоминала о людях, которые пользовались ею, а потом умерли. Следом за ними умерла и мебель, и комнатушка превратилась в мрачную могилу. Космас испытывал угрызения совести. Кто, как не он, должен был вдохнуть жизнь в оставленное ему бедное наследство? Столь же знакомые вещи на кухне не пробудили в нем этого щемящего чувства. Там эти вещи жили; они, как и раньше, служили людям, угасал и загорался в очаге огонь, отцветала и снова зацветала гвоздика матери. А здесь, в этой каморке, воспоминания прятались в массивный шкаф и в торжественные рамки портретов, здесь все застыло и умерло, и воздух был тяжелый, как на кладбище…