Александр Чуксин - Однополчане

Высоко над горами в пилотажной зоне летал самолет. Он то свечой поднимался в высоту, то плавно переворачивался на крыло, то снижался, набирая скорость, и снова ласточкой взмывал к облакам.

Молодые курсанты, слушая беседу старшего лейтенанта Кудрявцева, украдкой поглядывали в небо, любуясь мастерством летчика. Каждому хотелось бы летать вот так же виртуозно, но не хватало еще опыта и мастерства.

Старший лейтенант держал в руках макет самолета, показывая, как надо правильно строить маршрут по кругу и рассчитывать посадку.

— Курсант Зорин второй день повторяет одну и ту же ошибку. Четвертый разворот делает, пройдя «Т», в результате при заходе на посадку параллельно знакам ему приходится доворачивать самолет. Этим он усложняет расчет и посадку. Вот почему вчера ему приходилось несколько раз уходить на второй круг. А нужно делать так…

Кудрявцев разыграл полностью полет по кругу, потом отдал макет самолета Виктору и приказал повторить.

— Хочу поставить перед вами, товарищи курсанты, еще один вопрос, — продолжал Кудрявцев. — Нас в экипаже девять человек, все комсомольцы. Казалось бы, дружной семьей должны жить, а у нас что получается? Курсант Зорин без разрешения старшины группы в воскресенье пошел на танцы, хотя, как вы знаете, был вечер только для офицеров, сверхсрочников и их семей. Там был наш механик, но он мне ничего не сказал. Я узнал об этом случайно от командира звена. О какой же дружбе, о какой спаянности коллектива нашего может идти речь?

— Товарищ старший лейтенант, — вдруг заговорил Зорин. — Я не думал… — голос его оборвался, и он тихо пробормотал: — Извините, больше не повторится…

— Хорошо, курсант Зорин, только давайте так, чтобы слова с делом не расходились.

После занятий Кудрявцев отправил свою группу помочь механику. Старший сержант Репин разъяснил курсантам задание, а сам, вытирая руки паклей, подошел к Зорину.

— О чем говорил инструктор? — спросил Репин.

— Досталось мне за то, что ходил на танцы.

— Ты танцуешь с Исаевой, а старший лейтенант неравнодушен к ней, вот в чем весь вопрос, — проговорил Репин.

— Ты думаешь?

— Я убежден. Сам увидишь.

— Брось ты наговаривать на командира.

— Это не наговор, я правду говорю, — ответил механик. — Вы уже позавтракали? — меняя разговор, спросил он.

— И тебе пора на завтрак. Скоро столовая закроется.

— Не могу оставить самолет. Вдруг разрешат полеты, а меня нет. Когда все сделаем, тогда и скажем: конец — делу венец.

— Так можно и похудеть, — шутливо проговорил Виктор.

— На войне и не то бывало, пережили, живы остались.

— Кто крепко держится, тот побеждает. Силу не одолеешь, — заметил курсант Степанов.

— Не только поэтому, — быстро возразил Репин, забывая об осторожности. Его постоянно выводила из равновесия непонятная ему спокойная уверенность советских людей в своей силе. — В войне случайность, риск и счастье — также спутники солдата. Если тебе фортуна улыбнулась, ты живешь. Что ни говорите, а нам повезло…

— Значит, по-вашему, мы победили потому, что нам повезло? — проговорил тот же курсант. Он не спеша положил на крыло ветошь, которой обтирал самолет, и продолжал: — Вижу, товарищ старший сержант, вы читали Клаузевица. Это он умалял значение человека в решении судьбы войны. По его мнению, смелость и доблесть в армии — следствие внушения полководца. Душа солдата, говорил он, подобна чистому листу бумаги, на котором можно написать все, что пожелает полководец. Война показала другое. А вы — «случайность, риск, счастье»…

К самолету подошел Кудрявцев. Репин скомандовал «смирно», сделал несколько шагов навстречу командиру экипажа и доложил:

— Товарищ старший лейтенант, самолет номер шесть готов к полету. Механик самолета гвардии старший сержант Репин.

— Вольно! Продолжайте работать. Летать будем во вторую смену, — проговорил Кудрявцев, потом отвел механика в сторону. — Я слышал ваш разговор. Курсант Степанов совершенно прав. Наша Коммунистическая партия возглавила народные массы, а коммунисты всегда были впереди, показывали мужество и героизм. Без этого никакие случайности не спасли бы нас от поражения. Вам это пора знать, в партию готовитесь.

— Товарищ командир, маленько не додумал. Теперь ясно… За поправку спасибо…

— Перекурите, а затем работать до второго завтрака без перерыва, — сказал, уходя, старший лейтенант.

— Считаю, товарищ механик, нашу ассамблею закрытой. Пойдемте курить, — примирительно сказал Степанов.

Виктор не курил. Оставшись возле самолета, он достал наставление, стал читать его. До слуха Зорина донесся недовольный голос Репина. Механик что-то бурчал себе под нос.

— Вы что, опять не согласны? — отрываясь от книги, спросил Виктор.

— Мы еще завтра поговорим. Я и Маркса и Ленина принесу. Пусть не думает Степанов, что он умнее других. Подумаешь, учить вздумал, сам в армии без года неделю.

Он злобно посмотрел в сторону ушедших курсантов. «Все им не так… строители», — с презрительной усмешкой подумал он и решил: «Буду осторожнее. Меньше говорить, а больше слушать. Береженого и бог бережет».

— Ты, Петро, как я погляжу, смелый, — усмехнулся Виктор. — Вроде нашей Жучки. Она всегда перед сильными поджимает хвост, перестает лаять, ну, а когда никого нет, откуда смелость берется.

— Это ты к чему? — сердито спросил Репин.

— А к тому, уважаемый механик, если не согласен — отстаивай свою точку зрения. В споре рождается истина, а ты язык прикусил, как только Кудрявцев возразил тебе.

— Истина не всегда сразу ясней становится.

— Ладно, все равно ты неправ, — добродушно проговорил Зорин и отвернулся от Репина, давая понять, что разговор окончен.

— Чудак человек, не хотел я возражать инструктору. Ты же перед ним, небось, трусишь? Он у тебя невесту отбивает, а ты: возьмите ее, пожалуйста.

— Замолчи! — крикнул Зорин. — Подлец ты после этого…

— Ах ты, молокосос! — воскликнул механик и подскочил к курсанту. — Я жизнь свою не щадил, у меня деда убили… А такие, как ты, с маменьками по тылам отсиживались, на крови других счастье себе строили!

Зорин выпрямился, гневно блеснул глазами и вдруг ударил Репина по лицу.

— Подлец! Мать мою не тронь, знаешь, где она?

Старший сержант сжал кулаки и бросился было на Зорина, но сдержался.

— Так ты еще драться? Хорошо, я этого так не оставлю. К начальнику училища пойду сейчас же! — и почти побежал от самолета.

— Можешь жаловаться! — крикнул ему вдогонку Виктор.

Оставшись один, юноша стал ругать себя: «Вот бестолочь, что наделал! Не мог сдержаться. Теперь к полетам не допустят… Нет, а какой все же он гад! Что придумал: «На крови других».

И чем больше думал, тем сильнее разгоралась в его душе злоба против механика.