Александр Чуксин - Однополчане

— Папа, но не только я виноват. Ты сам посуди: когда тебе бросают в лицо, что ты «на крови других строил свое счастье», разве удержишься?

Отец внимательно выслушал сына и заговорил:

— И все же, сын, ты не имел права поднять руку на товарища. Ты обязан был доложить своему начальнику, потребовать от комсомольской организации разобрать его поступок и наказать виновника. Так положено в армии.

Отец и сын сели на траву.

— Репин… Ведь он воспитывался в нашей части. Не верится, что он мог так сказать… Но ты тоже хорош! Как думаешь дальше жить?

— Буду просить у тебя помощи.

— В помощи я никогда не отказывал. Но смотря какая помощь.

— Помоги перейти из этого училища.

Зорин отрицательно качнул седой головой.

— Где ты начал учиться, там и должен кончать.

— Тогда возьми к себе рядовым солдатом.

— Виктор, не дури, о матери вспомни.

Виктор склонил голову и стал нервно крутить пуговицы гимнастерки.

— Что же ты молчишь? Раскис от первой неудачи? Подумай, чего стоят твои переживания в сравнении с тем, что мы переживали в годы войны. Тогда было по-настоящему трудно! Со смертью лицом к лицу не раз встречались… Но ведь не останавливались, не поворачивали назад…

— Прости меня, отец, но мне все-таки очень тяжело…

— Умел ошибаться — умей и исправиться, — отец дружески похлопал сына по плечу и поднялся. — Пойдем, уже подъем играют… Сколько у меня пробудешь?

— Сутки.

— Вот за сутки и обдумай дальнейшее свое поведение в училище.

В выходной день личный состав во главе с командирами эскадрильи ушел на аэродром строить стрелковый тренажер. Куприян Цимбал, жалуясь на головную боль, остался в общежитии.

Когда все ушли, ему стало скучно. Он взял гитару, тетрадь и поплелся в кусты к кирпичному забору. Там он скинул гимнастерку, положил гитару в тень, расстелил шинель и лег. Попробовал было зубрить схемы воздушных стрельб, но ничего не получалось. Тогда он отбросил тетрадь в сторону и задумался. Мысли унесли его в прошлое.

…1943 год. Почти каждый вечер над станицей появлялись советские бомбардировщики. С малых высот они сбрасывали бомбы, обстреливали из пулеметов фашистских солдат, которые откатывались к Темрюку. Цыганский табор стоял недалеко от реки Протока, в заброшенном саду, от которого на запад и северо-восток на десятки километров тянулись плавни. Густой камыш шумел, как вековой лес. Вот уже вторую неделю цыгане не могли вырваться с Таманского перешейка на степные просторы Кубани. Однажды, когда табор начал просыпаться, Куприян, подтягивая на ходу изодранные и поношенные брючонки, соскочил с телеги. Вдруг послышался протяжный стон. Куприян вздрогнул и быстро спросил:

— Кто там? Ответа не последовало. Тогда он нагнулся к земле.

В траве лежал человек.

— Летчик, — прошептал подросток. — Наш летчик — и, затаив дыхание, стал слушать: жив ли?

Раненый лежал полусогнувшись, лицо было запорошено землей, местами на нем виднелись большие кровавые ссадины. Пальцами летчик зажал рану выше колена, из которой сочилась кровь. Другая рука с пистолетом была отброшена.

— Жив, ей-богу, жив, — сказал цыганенок и поднял голову.

— Мама, мама! — позвал Куприян, — иди сюда.

Старая цыганка, ворча, слезла с телеги и, отбрасывая с лица растрепанные волосы, нагнулась к раненому. Потом она быстро разыскала среди вороха одежды кусок белой материи, вытерла рану и крепко перетянула ногу. Подняв голову, цыганка вдруг увидела, что к табору идет группа немецких солдат.

— Беда, Куприян, бери скорее за ноги раненого, отнесем в камыши. Немцы опять идут за самогоном…

Мать ушла, а мальчик остался в камышах возле раненого. Через несколько минут раненый пришел в себя.

— Где я?

— Возле цыганского табора. Тише, недалеко немцы…

— Цыганенок, значит, — улыбнулся раненый. — Звать-то как?

— Куприян. А тебя?

— Андрей Морозов.

— Это в тебя ночью стреляли?

— Да, сбили нас. Летчик погиб, а я вот уцелел, — и он тихо застонал, не то от боли, не то от досады, что не сумел вернуться к своим.

Со стороны табора до слуха долетала частая стрельба. Было слышно, как пули свистя срывали верхушки камыша.

— Опять напились, — проговорил подросток.

Недалеко от них над камышами появился ястреб и стал кружиться на одном месте, высматривая добычу.

— Хорошо летает, шельма, — с трудом проговорил раненый. — А только далеко ему до нас, летчиков.

— А я бы смог стать летчиком?

— Конечно. Вот разобьем врага, подавайся в авиацию.

— Меня не примут. Я цыганского рода, неграмотный… Я, кроме как играть на гитаре да плясать, ничего не могу.

— Не горюй, только бы немцев прогнать, учиться никогда не поздно, было бы желание.

Зашелестел камыш. Куприян насторожился. Раненый поднял пистолет. На полянку вышла цыганка.

— Вот беда, — заговорила она. — Еле ушла, пьяные за бабами гонялись. Что же теперь будем делать, а, соколик? — Бросив на землю рогожу и рваную мешковину, она присела рядом.

На другой день табор снялся с места и медленно поплелся в сторону станицы Крымской. Раненого спрятали в кибитке, заваленной вещами. По вечерам, когда табор останавливался на привал, отец Куприяна залезал под телегу и, набив большую, побуревшую от дыма трубку, умолял мать:

— Давай оставим летчика, все равно ему не подняться. Зачем смерть с собой возить?

Мать молчала. Порой, когда отец слишком уж докучал ей, она шепотом, чтобы не услышал раненый, начинала ругаться:

— Бесстыжий, что плетешь. Разве мы не люди. До Крымской версты остались. А там его родители.

— Уйду от вас! — повышал голос, кричал в ответ отец. — Я не хочу умирать.

В спор вмешивался Куприян.

— Иди, отец, только спьяна не проболтайся… Но я раненого не брошу, я буду ухаживать за ним и доставлю его целым и невредимым в станицу Крымскую.

Крепко привязался Куприян к Морозову, полюбил его, как старшего брата. Он готов был отдать жизнь за его спасение. Морозов много рассказывал Куприяну о самолетах, о разных случаях из жизни летчиков.

— Куприян. Ты знаешь, кто такой Пушкин?

— Слышал, а что?..

— Хорошо Пушкин писал про вас:

Много дней спустя, темной ночью, Куприян привез Морозова к родным. Штурман на прощанье крепко обнял Цимбала и поблагодарил цыган, которые вылечили его.

Сразу же после войны Куприян бросил свой табор и переехал в Крымскую. Там с помощью родителей Морозова он устроился работать на нефтяные промыслы. Вечерами учился грамоте. При содействии Морозова Куприян попал в школу воздушных стрелков.

Он так страстно мечтал летать, и вот теперь не справляется со своими обязанностями, и его хотят перевести в наземные войска.