Александр Каневский - Впереди разведка шла

Я впился в строчки указа: «Гвардии капитан Бабанин Николай Андреевич, гвардии старший лейтенант Гридин Вениамин Захарович, гвардии младший лейтенант Каневский Александр Денисович...»

Почувствовав, как предательская пелена застилает глаза, я резко отвернулся от товарищей. Вспомнилось прошлое. Сколько пришлось пережить! Сколько перегорело нервов, сколько потеряно друзей. Это и ваша Золотая Звезда, дорогие мои ребята, те, кто остался в сталинградских степях, у донбасских терриконов, на берегах седого Славутича!..

Вечером после занятий написал домой коротенькое письмо, закончил его словами: «Возьмите газету, там и прочитаете мое имя».

А утром позвонили из штаба корпуса:

— Каневский, к девяти ноль-ноль — к генералу Свиридову! На носках! Чтоб искры из-под ног летели.

С чего бы это?

Прибыл минут на двадцать раньше. У штаба встретил капитана Бабанина, старшего лейтенанта Гридина, рядовых Николаева и Полещикова. Немного позже подошли лейтенант Тряскин, младший лейтенант Максименко, старший сержант Мусаев.

В штабном помещении находились генерал Свиридов, его заместитель генерал Баскаков, начштаба корпуса полковник Лямцев, наш тыловик подполковник Срибный. Карп Васильевич каждому прибывшему пожал руку, пригласил сесть.

— Ну, товарищи герои, хочу сообщить вам приятную новость — поедете в Москву. К самому Калинину на прием.. Срочно пошить обмундирование,— командир корпуса повернулся к Леонтию Ивановичу Срибному,— и в путь-дорогу. Времени у вас не густо...

Форму пошили быстро. Началась подгонка. Рассматривая разительно изменившихся вдруг ребят, я думал: «Какие мы, черт возьми, красивые! При таком параде не стыдно показаться и в Белокаменной»

Перед отъездом обратился к полковнику Каневскому — может, разрешит на обратном пути хоть на часок заскочить домой? Разрешил — на целых три дня...

До Киева добирались на машинах. Мы знали, что город очень разрушен, но увиденное потрясло.

Несмотря на большие восстановительные работы, во многих местах лежали груды щебня и кирпича, скрученные рельсы. Тротуары изуродованы, усыпаны битым стеклом. Крещатик сожжен и разрушен, зияет пустыми глазницами оконных проемов, обугленный и мертвый. Горожане изможденные и худые.

У памятника Богдану Хмельницкому нам показали нарукавные повязки с надписью «Разрешается проживать в Киеве». Тех, кому «не разрешалось», отправляли в Германию или в Бабий Яр...

Поздним вечером покидали Киев.

Долго стоял у вагонного окна, старался думать о приятном, о том, что ждет в Москве, а душа наливалась полынной горечью. Перед глазами змеились полузаросшие траншеи на бульваре Шевченко, Успенский собор в развалинах, высокий обезглавленный постамент на пустынной площади перед Арсеналом...

Поезд шел резво, врезаясь в темноту. За окном попадались огоньки — редкие-редкие...

С Киевского вокзала столицы нас сразу же повезли в гостиницу. Немного отдохнули, привели себя в порядок. Потом прибыл полковник — с таких только плакаты рисовать. Мундир на нем — словно на портновском манекене. Планочка на груди солидная, но по всему чувствовалось, что о войне он знает только по сводкам. Паркетный шаркун.

Закусил полную розовую губу, погарцевал возле нас в сапогах-бутылках.

— Да вы что? В такой-то форме в Кремль? На церемонии вручения наград будут представители союзнических армий и... сам Верховный.

При этом слове полковник даже замер по стойке «смирно».

И снова нас обмеряли суетливые портные, подгоняли пошитое обмундирование.

И вот Георгиевский зал... Такую красоту не часто увидишь. Прекрасное кружево лепки почти сплошь покрывает огомный сводчатый плафон и колоннаду. На пилонах — мраморные доски с названиями полков, флотских экипажей, батарей — участников славных побед. На таких же досках вырезаны фамилии георгиевских кавалеров. Над головой — шесть бронзовых с золотом люстр, каждая пудов под сто весом. А на паркет, собранный из редчайших пород дерева, прямо страшно было ступать.

В зале собрались генералы и офицеры, несколько американцев и англичан при регалиях, фотографы. Верховный Главнокомандующий, которого все ждали, прибыть, как осторожно объяснили,— в силу важных обстоятельств — не смог.

В точно назначенное время появился Михаил Иванович Калинин — сухонький, подвижный, бородка клинышком, в круглых очках, напоминающий провинциального учителя. Нас сразу предупредили — не особенно сильно пожимать его руку.

Церемония деловая и строгая: зачитывается Указ Президиума Верховного Совета СССР, затем вручаются награды.

Подошла и моя очередь. Четко доложил, хотел произнести какие-то возвышенные слова, но язык словно прилип к небу.

Свет люстры играл в стеклах очков Калинина. Движением руки он поправил их, как бы сгоняя назойливые блики света.

— А вы, молодой человек, за какие подвиги получаете столь высокую награду?

Как тут ответишь? Только и сказал:

— Да я, товариц Калинин, разведчик.

Он широко улыбнулся, кивнул головой:

— Все понятно...

Получив орден Ленина и Золотую Звезду, я, несмотря н а предупреждение, вложил в рукопожатие не только чувство большой благодарности, но и, казалось, всю силу...

Чем ближе поезд подходил к станции Емиловка, тем учащенней билось в унисон этому стуку сердце.

О моем приезде дома уже знали.

Как только вышел на перрончик, сразу же попал в объятия. Все закружилось... Боже мой, Полина! Вытянулась, повзрослела. Она с разбегу повисает у меня на шее и плачет. Обнял ее. Куда же девалась моя выдержка? Уговариваю сестру не волноваться, а у самого дрожат руки. А вот и мама, брат Николай!.. У него уже повестка об отправке на фронт.

Назад едем в бричке. Что-то говорим друг другу, улыбаемся, а я все никак не могу понять — действительность это или сон...

Не успел, как говорится, отряхнуть дорожную пыль, а уже нужно спешить в кинотеатр. Предусмотрительные работники райкома комсомола отпечатали даже пригласительные билеты...

Посадили в президиум меня, маму. В одно мгновение окинул взглядом зал. Сколько знакомых лиц! Сияют неподдельной радостью и гордостью, будто награждены все они, а не я один...

Вышел на трибуну. Как много хотелось рассказать землякам о боях, о своих товарищах-разведчиках! Но на это и трех дней не хватит... Закончил свое короткое выступление так:

— Хотя война и близится к концу, но понадобится много усилий для достижения победы. Каждый выпущенный по врагу снаряд, каждый сноп, обмолоченный колхозниками, приближают полный разгром врага...

Дома собрались родственники, знакомые. На столе мои любимые вареники, о которых так мечталось после заплесневелого сухаря или углистой картофелины там, на фронте...