Вальтер Флегель - Ничейной земли не бывает

— Если бы сейчас я снова оказался при стаде! Время выгона все равно не изменилось… И когда приходит пора стричь овец… А здесь… Кое-кто считает, что армия сейчас ни к чему, не нужна, мол, она… Совсем недавно я и сам так думал. К чему граница между двумя немецкими государствами?

Шанц не перебивая слушал недавнего пастуха, чувствуя, что парень с ним откровенен и сейчас скажет что-то очень важное. «Пусть выговорится, пока не началось наступление, — решил он, — все легче будет».

А Ульрих Фихтнер рассказывал о том, что там, где он жил, об армии как-то даже и не думали. О ней вспоминали только тогда, когда приходило время служить кому-то или, наоборот, когда солдат, отслужив положенный срок, возвращался домой. Земляки задавали демобилизованному разные вопросы: об армейских порядках, о командирах, о том, как солдат кормят, дают ли им отпуск. Демобилизованный отвечал на все эти вопросы, сдабривая их армейскими шутками.

— В армии же, — продолжал Фихтнер, — люди находятся в такой обстановке, как будто не сегодня завтра разразится война. Всех солдат заставляют подписывать приказ о сохранении военной тайны, но до сих пор никаких особенных тайн я здесь и в глаза не видел. И потом… — Фихтнер неожиданно замолчал и, вытерев руки о брюки, заключил: — И потом, никто точно не говорит, как мы должны вести себя, если из Федеративной Республики через границу попрут западногерманские солдаты, вооруженные танками и ракетами… В зависимости от обстоятельств. А что это значит?..

— Ну а ты что станешь делать? — поинтересовался Шанц.

Солдат недоуменно пожал плечами и проговорил:

— Я пастух, а пастухи — мирные люди… Такими они были и такими будут всегда.

— Выходит, что тебе абсолютно все равно, станешь ты пасти общественное стадо или отару какого-нибудь помещика?

Ульрих немного помолчал и, снова набрав горсть песка, высыпал его на землю.

— Я как-то об этом и не задумывался…

Шанц достал из полевой сумки коробку с сигарами и спросил:

— Ты не куришь?

Фихтнер покачал головой.

Светло-сизый дым на несколько секунд как бы разделил их. Полковник курил молча, а солдат думал о том, что командир взвода Анерт ни разу не поинтересовался, курит ли он. Анерта вообще не трогала прошлая жизнь Фихтнера. Видимо, он был слишком молод для этого. Совсем другое дело — Шанц, который надел военную форму, когда Фихтнера и Анерта еще и на свете не было.

— Конечно, есть у нас и такие люди, — ответил Шапц, выпуская изо рта дым, — которые будут ликовать, если те, с другой стороны, придут сюда. Но таких очень мало, и они ничего не решают. Большинству населения в нашей стране нравится новая жизнь, и потому они будут бороться за нее. Можешь в этом не сомневаться.

Больше Шанц не стал ничего говорить. Убеждать солдата на сей раз он не собирался, ведь с помощью одних слов вряд ли это удастся, а вот заставить человека задуматься можно сразу. Шанц понимал, что такой человек, как Фихтнер, слишком быстро не поверит кому-нибудь. Но если он начал задавать вопросы, это само по себе хорошо. И он обязательно получит на них ответы. Правда, в зависимости от того, к кому были обращены вопросы, ответы могут быть разными: глубокими или поверхностными, обстоятельными или короткими. А разбираться в них придется самому солдату, и на это нужно время.

О себе и своей жизни Шанц рассказывал солдатам лишь тогда, когда возникала необходимость. Его судьба была связана с судьбами многих людей, о жизни которых парни в возрасте Фихтнера знали только по учебникам, из книг, кинофильмов или рассказов родителей. Из-за множества совпадений такие биографии часто бывали похожи одна на другую и со стороны могли показаться скучными. А если их начинали приукрашивать, это не приводило ни к чему хорошему.

Фихтнеру недавно исполнилось только двадцать лет, а Шанцу двадцать лет было в июле тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. И все то, что пришлось ему пережить, было для его солдат уже историей. Но кто, спрашивается, должен был приобщить этого паренька из Тюрингии к недавнему прошлому своей страны, к событиям двадцатипятилетней и тридцатипятилетней давности? Командир отделения и командир взвода, с которыми он встречается каждый день? Не всегда им это хорошо удавалось, поскольку сами они были лишь на несколько лет старше Фихтнера. А Шанц и другие старшие офицеры, к сожалению, нечасто бывали среди солдат. Вот, собственно, почему полковнику так понравились слова дочери, что лучшие офицеры должны не сидеть в штабах, а работать непосредственно в ротах.

Позади Шанца вдруг послышались чьи-то голоса, шаги, шорохи. Это просыпалась рота. Полковник понял, что ему пора уезжать. За дальнейшим ходом учений он будет наблюдать уже с «холма полководца», как шутливо называли они НП командира дивизии генерал-майора Вернера, где находились инспектора министра обороны и представители Объединенного командования стран — участниц Варшавского Договора, которым предстояло наблюдать за ходом наступления частей дивизии. Там-то Шанц и узнает все подробности дальнейшего хода учений.

Полковник встал, за ним вскочил и Фихтнер. Шанц посмотрел на него и сказал:

— Ты знаешь, о чем я думаю, когда мне задают такие вопросы, какие задавал ты? Я всегда думаю о родине и о том, что мне дорого в жизни и что мне не хотелось бы потерять.

Солдат молча кивнул и подумал о Фридерике. Только сейчас, когда они должны были расстаться, Ульрих вдруг понял, что все это время он разговаривал не с кем-нибудь, а с ее отцом. От одной этой мысли полковник Шанц стал ему еще ближе и дороже, и Ульриху не захотелось расставаться с ним.

— Вчера, когда наша колонна проезжала по городу, я видел Фридерику, — сказал Фихтнер.

— Я тоже ее видел, — проговорил Шанц и пошел прочь, по, сделав несколько шагов, остановился: — Еще я хотел тебе сказать, чтобы ты держался поближе к таким людям, как Айснер и Литот. И не прячься постоянно за спины своих овечек. Здесь ведь не ничейная земля. Ну, всего тебе хорошего!

Полковник направился к полевой кухне. У него было такое чувство, что он сделал что-то умное, доброе. Однако где-то в глубине души притаилось и беспокойство, вызванное разговором с полковником Бредовом и рассказом о Стефане. И Шанц невольно спросил себя: «А что было бы, если бы Стефан задавал мне те вопросы, которые задавал Фихтнер? Неужели и тогда я остался бы таким же невозмутимым? Или, быть может, рассердился бы?..»

Родителям часто кажется, что у их детей не бывает серьезных проблем, будто начиная со дня рождения все у них улаживается само собой. Однако рано или поздно наступает день, когда у детей возникают вопросы, которые не только сердят родителей, но и пугают их. И если столкновения повторяются слишком часто, то, как правило, возникает отчуждение, которое может привести к разрыву.