Вальтер Флегель - Ничейной земли не бывает

— Я помню эту картину, — перебил Шанц майора. — Ее нужно воспринимать по-другому…

— Вы смотрели на нее так, а Койнер иначе, в этом вся разница, — заметил Виттенбек. — Я уже сказал, что мне она не понравилась. А Койнер увидел ее и теперь уходит из армии.

Шанц вспомнил, как он шел ночью по косогору, а ветер швырял ему в лицо струи дождя, как он встречал серые, безликие колонны, в которых старался отыскать своего сына. Вспомнил и то, как в тот момент спрашивал себя, что же ему теперь делать и что он оставил позади. Он поднимался по склону все выше и выше, а Койнер в это время шел в противоположном направлении. Они беседовали, однако полковник не понял, почему Койнер принял такое решение.

— А ты сам что об этом думаешь? — спросил Шанц майора.

— Жаль, конечно, что он уходит, — ответил тот, — очень даже жаль, но такие вопросы каждый человек должен решать сам. Разве я знаю, как поведу себя, прослужив в армии двадцать пять лет или узнав, что с моим ребенком что-то случилось?

— А что случилось у Койнера?

— У Койнера трое детей. Старшему исполнилось шестнадцать, младшему — девять. У него возникают проблемы с детьми, которые он называет возрастными. Он считает, что это нормально, и говорит, что хотел бы, чтобы эти проблемы возникали и впредь и чтобы ни с ним, ни с его детьми не случилось ничего такого, что выбило бы их из колеи. «Настало время позаботиться о себе и о детях. Могу же когда-нибудь и я предъявить к жизни повышенные требования» — так сказал Койнер.

То, что майор рассказал об отношении подполковника Койнера к детям, взволновало Шанца, и он по-иному взглянул теперь на решение подполковника.

Думая о Койнере, Шанц снял с веревки уже высохшие носки. Виттенбек воспринял это как окончание разговора и от души пожалел, что за два часа, пока они беседовали, ни разу не было названо имя Фридерики, «А почему, собственно, полковник на учениях должен говорить о своей дочери? У него в эти дни и других забот хватает», — убеждал себя майор. Утром Виттенбек написал Фридерике письмо, а неожиданную встречу с ее отцом поначалу воспринял как своего рода ответ на него.

Шанц тем временем снял с веревки свои высохшие вещи и сложил их. Движения его были быстрыми и точными, как обычно бывает у военных людей. Виттенбек и сам за годы службы в армии многое научился делать быстро. В солдатской жизни это часто выручает, особенно если обстановка не позволяет раздумывать и действовать надо стремительно. Правда, некоторые солдаты противятся, когда их заставляют отрабатывать тот или иной прием. И вообще, они, конечно в разной степени, оказывают сопротивление всякой муштре и всему тому, что имеет к ней хоть какое-нибудь отношение. Им не нравится, что многие упражнения приходится повторять ежедневно бессчетное число раз. Придя в армию, Виттенбек на первых порах и сам не понимал необходимости этого. Кое-какие требования начальников и старших он воспринимал как придирки, тем самым вынуждая их или приказывать ему повторно, или наказывать. Став офицером, он сам ломал сопротивление своих подчиненных. Командуя воинским подразделением, командир не имеет ни права, ни возможности ждать, пока его солдаты, все до последнего, осознают необходимость овладения тем или иным навыком, который нередко кажется им ненужным, бесполезным, скучным, а иногда даже глупым. Обучение солдат, как известно, начинается с первого дня их службы. Постоянное повторение одних и тех же приемов превращает человека в мастера своего дела, а это играет немаловажную роль в современной армии — приводит к установлению контакта между командиром и подчиненным.

Майор Виттенбек знал, что есть еще в армии офицеры, которые любят, когда подчиненные подходят к ним, громко печатая шаг, и не обращают внимания на суть выполняемого приема. Они учат солдат и думать и чувствовать по уставу. Однако когда солдатам приходится действовать самостоятельно, то есть когда вблизи них не оказывается никого, кто отдавал бы им приказы, они становятся беспомощными, теряются и ждут чего-то.

Шанц встал, взял шинель, которая лежала возле него на ящике, и рассовал по карманам высохшие вещи.

Виттенбек щелчком захлопнул пустую коробку из-под сигар, мельком взглянул на экзотическую этикетку и бросил в ведро для угля. Но Шанц достал ее обратно и, вытерев о полу шинели, сказал:

— Я должен привезти коробку домой: моя дочь их собирает. У нее в коллекции их около сотни.

— Вот как? — удивился майор. — Что же она с ними делает? — Он встал и, подойдя к печке, подбросил в огонь ещё два брикета угля.

Посмотрев на него, Шанц мысленно представил себе, как бы выглядела рядом с Виттенбеком Фридерика в этой обстановке — в теплой куртке, с санитарной сумкой через плечо. Он встретил бы ее в одном из убежищ, где она, держа в руках чашку, замерзшими, дрожащими губами отхлебывала горячий чай. Виттенбек тоже налил себе чая, опустил в чашку несколько кусочков сахару и задержал взгляд на Фридерике.

Снаружи доносились автоматные выстрелы и артиллерийская канонада — шел бой. Виттенбек хотел налить Фридерике еще чая, но она накрыла свою пустую чашку ладонью, затем опустилась перед майором на колени и подняла к нему лицо. Майор хотел поправить ее коротко стриженные волосы, но раздумал и только поглубже нахлобучил ей на голову шапку. Фридерика вышла из блиндажа…

Шанц тряхнул головой, отгоняя видение, и оказался один на один с майором Виттенбеком, на последний вопрос которого он все еще не ответил, потому что не знал, что сказать. Он понимал, что вопрос был задан для того, чтобы продолжить разговор о Фридерике, а в это время его фантазия опережала самые смелые предположения. Он поставил свою дочь и майора в необычные условия, вообразив, как бы они выглядели на фронте во время войны, когда близость смерти вносит в отношения предельную ясность и люди руководствуются совершенно иными законами. Однако эту ситуацию он выдумал, а в действительности вокруг кипела другая жизнь, в которой господствовали другие принципы. И от них нельзя было отмахнуться. Шанцу хотелось объяснить майору, какой жизни он желает своей дочери. Ему не терпелось рассказать, как перед его отъездом на учения дочь просила разыскать майора и передать от нее привет. А заключил бы он свою речь обращением к Виттенбеку: «Возьми ее в жены! Заботься о ней! Она нуждается в таком человеке, как ты. Она искала его давно, она искала тебя…» Однако полковник не мог этого сказать и потому молчал.

Майор снова сел на табурет около печки. Из ее открытой дверцы огненные блики падали на его широкоскулое лицо.

— Она что-то в них хранит, — с запозданием ответил Шанц, — но что именно, не знаю. Сейчас родители о собственных детях знают немного.