Вальтер Флегель - Ничейной земли не бывает

— Интернациональная? — удивился ефрейтор с соседнего бронетранспортера.

— Да, потому что ее знают во всем мире, — объяснил Ульрих.

Говорил он тихо, не спеша. И если смотреть на него сверху, то можно было подумать, что он все еще сидит с закрытыми глазами.

— Везде есть колодцы, липы, и везде есть люди, которые тоскуют по своей родине. Такую песню можно петь в любой стране, и люди поймут ее и будут внимательно слушать.

— А ты уже пробовал? — поинтересовался Литош.

— К сожалению, нет.

— Ты еще молод, Улли, у тебя все впереди.

Фихтнер молча спрятал губную гармошку в боковой карман и, достав перочинный нож, опять начал вырезать палку.

Послышался рев вертолетных двигателей. Немного поработав, они смолкли. И снова стало тихо, но ненадолго. Где-то негромко зарокотал мотор, однако звук этот был настолько неясным, что нельзя было определить даже направления, откуда он доносился. Постепенно шум мотора нарастал, и теперь уже можно было определить направление, откуда ехала машина. Она двигалась со стороны известкового карьера, который начинался на противоположной стороне просеки и тянулся вдоль склона холма. Слева карьер вплотную примыкал к молодому, высотой в человеческий рост, сосновому питомнику.

Прислушавшись, Литош без особого труда определил, что это не военная машина, а какая-то чужая, возможно принадлежащая лесничеству.

Литош взял в бронетранспортере бинокль лейтенанта Анерта и, приложив его к глазам, начал осматривать местность. Через несколько минут он заметил перед молодым лесопитомником сначала крышу машины, а затем и кузов ее до нижнего уровня дверцы и крыльев. Машина была выкрашена в зеленый цвет и почти сливалась с деревьями. Она немного походила на микроавтобус, только поприземистее. Шины у нее имели четкий рисунок.

Пока Литош разглядывал машину, она достигла вершины холма и начала медленно съезжать по склону сбоку от питомника по направлению к просеке. Литош задержал бинокль на номерном знаке, на котором отчетливо проступало изображение звездно-полосатого флага. Литош опустил бинокль и почувствовал, как мгновенно вспотели у него руки. Он бессознательно вытер их о брюки. За дальнейшим продвижением машины можно было следить невооруженным глазом.

Бронетранспортеры Литоша и его соседа справа были замаскированы на опушке леса, а остальные машины укрыты за ними, в глубине леса. Исходя из этого Литош полагал, что, кроме него, незнакомую машину никто не видит, а следовательно, все могут спокойно оставаться на своих местах.

— К нам гости пожаловали! Янки! — крикнул он соседу справа, ефрейтору. — Смотри в оба. Если они поедут в нашу сторону, заезжай им в хвост да мне крикни, чтобы я знал.

Ефрейтор скрылся в машине и захлопнул за собой люк. Фихтнер встал со своего места и направился было к просеке.

— Сядь на место и не шевелись! — прикрикнул на него Литош, не спуская глаз с американской машины.

В Берлине ему не раз приходилось встречать английские, французские и американские машины, а с тех пор как он надел военную форму, его неоднократно просвещали относительно того, чем занимаются западные военные миссии на территории ГДР. Их сотрудники частенько наведываются в такие районы, куда въезд запрещен, неожиданно появляются в районе учений и маневров, особенно если там происходит что-нибудь интересное. Когда же их задерживают, они не покидают своих машин — а просидеть там они могут довольно длительное время, поскольку имеют в запасе достаточно еды и питья. С военнослужащими Национальной народной армии они, как правило, ни в какие переговоры не вступают и терпеливо дожидаются прибытия на место их задержания офицеров Советской Армии.

Тем временем американская машина проехала еще метров двадцать. Ее передние колеса без особого труда преодолели кювет и выехали на край просеки, а спустя несколько секунд на дороге оказались и задние колеса.

Литош быстро уселся за баранку. Запустив мотор, он мгновенно выехал на просеку, но тут же резко затормозил. Он закрыл глаза, ожидая удара об американскую машину, но его, к счастью, не последовало. Краем глаза он увидел, как сосед-ефрейтор подпер американцев сзади, отрезав им путь к отступлению.

В тот же миг моторы стихли, установилась полная тишина. Литош откинул люк и собирался было вылезти, но, словно передумав, скрылся в бронетранспортере, однако вскоре появился снова, уже с автоматом в руке. Затем он как ни в чем не бывало спрыгнул на землю.

В американской машине сидели двое мужчин. Водитель все еще сжимал баранку, откинувшись на спинку сиденья. Его спутник подался немного вперед и уперся руками в приборную доску. Оба не шевелились и напряженно смотрели прямо перед собой, будто все еще ожидали столкновения. Двигались только их челюсти — они энергично жевали резинку. От бронетранспортера Литоша американскую машину отделяли считанные сантиметры, а ефрейтор сзади так подпер американцев своим бронетранспортером, что между ним и задним бампером машины можно было просунуть только большой палец.

Стоя в открытом люке, ефрейтор пошутил:

— Уж не на музыку ли нашего Фихтнера слетелись эти птички? Песенку-то он наигрывал интернациональную, а?

— Песенка, которую они ищут, называется военной тайной, — ответил Литош. — Да звучит она слишком громко, вон они и возбудились так, что до сих пор никак успокоиться не могут.

— А можно их еще спасти?! — раздался встревоженный голос Фихтнера, который только что вышел на просеку. В лице его не было ни кровинки — так он побледнел. В одной руке он держал палку, а в другой — нож. Подойдя ближе и увидев, что ни машина, ни сидевшие в ней незнакомцы не пострадали, он обрадованно воскликнул: — Какое счастье! Как нам повезло! Ведь могла быть серьезная авария, с жертвами! Вы понимаете, с жертвами!

Литош почувствовал, как его охватывает злость. Злость на парня с бледным как полотно лицом, широко поставленными глазами, полуоткрытым от испуга и удивления ртом, тонкими губами и острым подбородком. В этот момент Ульрих походил на Христа, являющегося народу, каким его обычно рисуют на старых картинах. Когда-то они произвели на Литоша довольно сильное впечатление, потому что казались ему выражением надежды и веры, что само по себе потрясало, а выражение доброты на изображаемых на них лицах напоминало ему о детских годах, о матери, о том счастливом времени, которое уже никогда не вернется. Чем ближе подходил Ульрих, тем меньше злости оставалось у Литоша. Только сейчас до него дошло, что Фихтнер не понял хитрого маневра и все случившееся представил себе совсем иначе.

Когда Ульрих подошел к машине, ефрейтор крикнул ему!:

— Да спрячь ты свой ножик! А то они, чего доброго, подумают, что ты решил перерезать им глотки!