Павел Ермаков - В пограничной полосе (сборник)

— Кажется, только скользнула пуля, кожу рассекла. От уха капельку отщипнула. Я-то видел, как вы споткнулись, да сразу вскочили. Ну, подумал, все в порядке. Занялся нарушителем. Вот его пистолет. Успел новую обойму вставить, только пострелять больше не довелось. Не дали.

Старшина сунул пистолет в карман, разорвал индивидуальный пакет и начал бинтовать.

— Оглушило меня, совсем было слышать перестал, — проговорил Серов, удивляясь, как Симонов мягко, неслышными прикосновениями пеленает голову. — Что с псом?

— Нет больше Кузнечика, — Симонов вздохнул, голос его вздрогнул. Он кончил бинтовать, затянул узелок, помолчав с минуту, добавил: — Погиб Кузнечик, товарищ старший лейтенант.

Серов посидел еще немного, ухватившись за ствол осинки, тяжело поднялся, подождал, когда отпустит головокружение.

— Обыскали? — кивнул он на задержанного.

— Кроме пистолета, еще это, — старшина протянул кожаный бумажник. — Больше как будто ничего нет. Может, в одежде что зашито.

В бумажнике был советский паспорт, еще какие-то документы, деньги. «После разберемся. С этим потом», — подумал Серов.

— Надо обыскать местность. Возьмите солдат и тщательно осмотрите, — сказал Серов, пряча бумажник.

— Все прочешем. За мной, ребята!

В сторонке, положив голову Кузнечика себе на колени, сидел Коротков, горестно нашептывал что-то сквозь слезы, гладил погибшего друга.

Сноп света заскользил между осинками, ложился на кочки, пробегал по траве и кустам. Серов следил за ним взглядом и чувствовал, как боль в виске постепенно отступала, в ногах уже не было той противной слабости, которая свалила его после того, как пуля чиркнула по виску.

Неожиданно раздался истошный крик Петькина: «Товарищ старшина!» — и ахнул взрыв.

— Охраняйте нарушителя, Коротков! — сказал Серов и опрометью бросился к месту взрыва.

Первым он увидел Симонова. Старшина поднимался, Держась за высокую кочку, и ругался. Серов еще никогда не слышал, чтобы Симонов так ругался. А тот гремел на весь лес, не стесняясь в выражениях. Тут же стонал Петькин.

Старшина подобрал валявшийся фонарь, осмотрел Петькина. По брюкам над коленом расползалось темное пятно. Осколок прошил мякоть и застрял на выходе под кожей. Перевязывая, старшина рассказывал:

— Обшарили местность вокруг — ничего. А тут, глядь, рюкзак валяется. Поднял я его. Думаю, дай проверю, прежде чем вам докладывать, нет ли какой шкоды. Довольно увесистый рюкзачок. Хотел посмотреть, что в нем. Клапан не поддается, вроде нитками пришитый. Дернул я посильнее, слышу — щелчок какой-то. А тут Петькин заголосил, налетел на меня. С ног сбил, упал я между кочек, а Петькин сверху. Тут и рвануло… — Серов уловил в голосе Симонова теплоту, и гордость за солдата, и удивление. Наверное, не думал старшина, что Петькин в такой критической ситуации быстрее его, старого служаки, сообразит, какая опасность кроется в простом легком щелчке, и, не думая о последствиях, примет ее на себя. Симонов закончил перевязку, потрогал, не туго ли, сказал: — Готово. Сегодня я санинструктором поневоле сделался. Никого больше не задело?

— Нет, не зацепило, — радостные, что пронесло, ответили молодые пограничники, оставленные начальником отряда.

Один из них поднял и подал старшине рюкзак.

— Целый! — удивился Симонов, осторожно ощупывая мешок из плотной зеленоватой ткани. — Видать, когда я резко дернул клапан, взрывное устройство вывалилось…

В рюкзаке обнаружили передатчик, несколько снаряженных обойм для пистолета, пачки денег, блокноты, очевидно, с шифрами.

Настроив рацию, Серов условным кодом доложил начальнику отряда о задержании нарушителя границы и ранении рядового Петькина. Полковник приказал выходить к дороге. Он подошлет туда машину.

Подвели лошадей, Петькина подняли в седло.

— Усидишь? — Старшина замотал портянкой его голую ногу, вставил ее в стремя.

— Ага, буду держаться, — сквозь зубы, невнятно ответил Петькин.

— Крепись, казак, атаманом будешь.

Нагнувшись, Симонов потянул нарушителя за воротник:

— Хватит разлеживаться, простудишься.

Коротков мял в руках поводок, который совсем недавно был пристегнут к ошейнику его Кузнечика.

— Товарищ старший лейтенант, Кузнечика здесь не оставлю. На себе до заставы понесу, а не брошу. Не могу.

— Успокойтесь. Кто вам сказал, что мы бросим Кузнечика? Кладите его на другую лошадь!

— Как же вы-то пойдете? Вы ранены, вам надо ехать.

— Обойдется.

За осинником, перед дорогой, открытая низина. Под ногами вязкая сырая почва. Серов с удивлением вдруг заметил, что ведомая им колонна словно забрела в молоко. Туман плотной пеленой скрыл ноги людей и лошадей, и странно было видеть невесомо плывущие, наполовину урезанные фигуры.

На кромке болота черемуховые дебри, тугие заросли колючего шиповника, приторно пахнущего болиголова. С листьев падали тяжелые капли росы.

Из-за поворота, полоснув светом по придорожным кустам, показалась крытая грузовая машина. Навстречу ей вышел Симонов. Скрипнули тормоза, и чей-то звонкий голос позвал:

— Егор, ты?

— Само собой, я. А ты откуда взялся? — глухо ответил Симонов.

— Да стреляли здесь где-то… — говоривший вместе с солдатами выскочил из кузова на гравий дороги. — Не зря, думаю, мой заслон сняли и сюда перебросили.

Ответить Симонов не успел. С противоположной стороны подкатил «газик» полковника Коновалова.

«Внимание! Германские оккупационные власти объявляют:

1. Всякое огнестрельное оружие и военная амуниция подлежат немедленной сдаче властям. Не выполнивший распоряжение БУДЕТ РАССТРЕЛЯН.

2. В этой деревне разрешается жить только оседлым местным жителям. Пребывание вне дома с наступлением темноты до рассвета ЗАПРЕЩАЕТСЯ. Кто будет обнаружен на дорогах или в других местах вне деревни, читается партизаном и ПОДЛЕЖИТ РАССТРЕЛУ.

3. Строго воспрещается давать убежище, снабжать продуктами питания и оказывать помощь военнослужащим Красной Армии и партизанам. Виновные в этом БУДУТ РАССТРЕЛЯНЫ.

4. Кто вредит германской армии, пытается уничтожать телефонные провода, железнодорожные пути, мосты, склады, подлежит НЕМЕДЛЕННОМУ РАССТРЕЛУ.

5. Жители, замеченные в укрывательстве от германской армии продовольствия и теплой одежды, БУДУТ РАССТРЕЛЯНЫ».

Мишка давно уже пробежал глазами крупные строчки, напечатанные на большом листе серой бумаги, вывешенной на стене, а дедушка все еще шевелил губами, шепча непривычные слова.

— Пойдем, внучек, — наконец сказал он Мишке. — Ишь чего понаписали, ироды.

Не сговариваясь, они ничего не сказали Сергею Ивановичу про этот плакат, будто их он не касался. Как и раньше, они выводили его по ночам на двор, подышать свежим воздухом. Вот и сегодня вышли. Капитан стоял, тяжело навалившись на Мишкино плечо. Вдали видны были багровые дымные всполохи, широко расползавшиеся по срезу неба. Доносились приглушенные орудийные раскаты.