Игорь Мариукин - Карусель

Первое впечатление — усталые, мельком скользнувшие по тебе глаза окружающих, думающих в то же время о чем-то своем. Открытия следуют на каждом шагу. Какая-то странная пыль-пыльца, совсем не такая, к которой привык, и которая в сухую погоду набивается во все мыслимые и немыслимые щели, а в дождь превращающаяся в какой-то доселе невиданный вид грязи, по клейким качествам сравнимой лишь с очень хорошим цементом.

Не стреляют. Но ощущение того, что я уже ЗДЕСЬ, висит в воздухе какой-то призрачной напряженностью, проявляющейся подсознательно, в мелочах, и воспринимаемой без оценки ее составляющих. Оказывается, проезжающий танк воспринимаешь больше осязанием, чем слухом — все тело ловит сотрясение земли и воздуха, создаваемое им. А автомат на плече, впервые надетый в состоянии «заряженности под завязку», дает ощущение спокойствия и чуть ли не всесильности.

Вдалеке очередь. Еще одна. Еще и еще. Первый страх. Вжимаю голову в плечи по самые уши. Желание упасть на землю, или залезть в какую-нибудь ямку. Остальные вокруг меня, не моргнув глазом и даже не повернув голову в сторону стрельбы, и мирно ведя беседу, ковыряют штык-ножами кашу в банках. Пытаюсь сделать вид, что мне тоже это — «тьфу!», но мышцы спины самопроизвольно сокращаются при каждой очереди.

Первая ночь. Снова далекие выстрелы. Просыпаюсь, ошалело верчу головой, мои соседи спят, сопя носами и похрапывая. Сквозь сон кто-то матерится, и просит заряды для миномета, затем начинает невнятно бормотать что-то, и умолкает. Первая мысль — «Во, дубовые какие, как же можно под это спать?!»

…Первые выстрелы в МОЮ сторону. Присаживаюсь на коленку и тупо смотрю на фонтанчики пыли в двух метрах от меня. Кровь приливает к голове, давя на барабанные перепонки, ноги становятся ватными, какая-то холодная волна прокатывается по телу. Руки становятся бесчувственными, а в голове даже не каша, а какой-то вакуум без единой мысли. Ставлю уже снятый с предохранителя автомат на предохранитель, и пытаюсь стрелять. Удивляясь, что ничего не получается, поднимаюсь на прямые ноги и удивленно смотрю на автомат. Кто-то сбивает меня с ног, и накрывает собой. Фонтанчики пыли уже скачут перед самым носом. Близкий взрыв, комки земли стучат по каске рассыпающимися градинами. Мочевой пузырь опорожняется сам собой, неприятное влажное тепло в паху возвращает меня в реальность. Вокруг меня стрельба и маты. Все закончилось. Мне стыдно вставать. Хочется застрелиться от позора. Никто меня ни в чем не упрекает, человек, накрывший меня, подмаргивает мне и молча хлопает по плечу. «Цел?» — «Цел…» Идем дальше, я бреду, не поднимая глаз.

Снова ночь.

Снова далекая стрельба.

И новое открытие — ПОД НЕЕ МОЖНО СПАТЬ!

Второй бой. Мысли об одном — сдохну, а не дам себя в руки страху. Снова противная волна по телу, снова ватные ноги и неправдоподобно мягкая земля, снова пелена перед глазами. Но… я могу стрелять! Я могу думать в это время, куда и зачем я стреляю, а если отвлечься совсем и забыть о том, что стреляют и по тебе — то в этом есть и свой азарт. Я могу видеть, откуда стреляют, и переносить туда свой огонь, я могу подумать о том, что именно вон туда удобнее положить гранату из подствольника, а чтобы удобнее было вести стрельбу мне лучше перебежать и залечь вот за тем бугорком.

Кровь своих. Такая разная, яркая и темная, водянистая и густая, но ни в одном варианте не похожая на те бутафорско-гуашевые лужи, что доводилось видеть в фильмах. Оказывается, кровь имеет ЗАПАХ, который иногда более выразителен, чем ее вид.

А еще… Есть ни с чем не сравнимый приторно-жгучий слащавый запах разлагающегося тела, который мне потом (очень сильно потом) будет казаться в туалетной воде, понюханной на пробу на рынке, в салоне незнакомой машины, в случайном дуновении-запахе тела человека в толпе на улице, у котла со смолой на стройке, во вновь отремонтированной квартире знакомых…

Первый… Высокий лысоватый мужчина в черной ветровке и камуфляжных брюках. Столкнулись нос к носу в трех метрах в зачищаемом подъезде. Одиночный от него из калаша в мою сторону. Мимо. Полновесная очередь поперек груди в него. Смешанное чувство облегчения и тревоги, и долгий-долгий непроглатываемый комок горькой слюны в горле, и снова мягкий пол…

Сны ТАМ… Чаще всего — провал в черную пустоту, и тяжелый выход из нее, когда часть мозга еще спит, а вторая пытается осознать, что ты и где ты, а после осознания короткая волна отчаяния, сменяемого окончательным приходом в себя. Иногда снятся какие-то заснеженные, очень белые горы, которые я про себя назвал Альпами. На них нескончаемые мультяшно-яркие сани с бесчисленными Микки-Маусами, не менее яркие воздушные шары с корзинами разбрасывают сверху огромные резиновые игрушки — жирафы-зебры-тигры-попугаи, которые, срикошетив, вновь подлетают почти под облака, и вся эта яркая чехарда под очень красивую незнакомую классическую музыку кружится вокруг меня. На небе, то изумрудном, то розовом, проступают огромные незнакомые смеющиеся лица, сменяя друг друга. Одни и те же сюжеты повторяются до оскомы, несколько раз в месяц. Ни дать ни взять — хрестоматийная классика снов шизоида, этакий полуфабрикат в клиенты закрытого отделения дурдома. Войны в снах нет…

Еще одна ночь. Тишина. Стрельбы нет. ЗАЧЕМ тишина?! Так же уснуть невозможно! Давящая пустота в звуках не дает покоя. Когда тихо — можно сделать хоть какой-то фон шума. Включаю карманный приемник, пусть он даже просто шипит треском эфира. С тех пор я буду засыпать под любой шум (включенный телевизор, разговор в комнате, музыка, любой гул), но не под тишину…

А еще привязалась эта морзянка-напев в голове, которая самопроизвольно начинает работать при стрельбе неким «пулевым счетоводом», вылезая из глубин подсознания непрошеным приветом от срочной службы восьмилетней давности. «Пя-ти-ле-ти-е» — очередь из пяти патронов, «хи-ми-чи-те» — в четыре, «нам-не-стра-шен-се-рый-волк» — в семь патронов, «си-не-е»- в три…

Время дает многое. Автоматизм сменил необходимость думать. Я научился стрелять. Стрелять и попадать. Никаких сомнений ни в чем. Особенно, когда на «подумать» отводятся доли секунды. Так надо. И не я первый. Чувства и мысли, большую часть из которых хочется прогнать или спрятать глубоко-глубоко, приходят потом. Равно как и слезы. Слезы такие, что глаза сухие, и только тугой ком в глотке, который не дает ни вздохнуть, ни сказать ни слова.

Грань. Разрыв, и качающийся мир окрашивается в стендалевскую палитру. Вокруг тебя что-то происходит, но мир беззвучен, и только сотни высоковольтных линий начинают петь где-то в самой глубине мозга, кажется, голова разорвется на сотни шипящих осколков. Горячие струйки текут по щекам и шее. Нахлынувшая черная пустота уносит все ощущения в бездну.